Гилберт честертон биография. Гилберт кит честертон - биография, информация, личная жизнь

«Шар и крест» - это одновременно эксцентричная робинзонада, фантастический сатирический роман, роман-диспут, роман-фельетон, антиутопия. В произведении Честертона люди, возвышающиеся над земным, находятся под контролем полиции, которая уполномочена давать «справки о нормальности». Любопытно, что роль главного сопротивленца антихристу английский писатель отвел афонскому православному монаху.

Гилберт Кит Честертон и его роман «Шар и крест»

Имеет ли право христианин на улыбку? Или ортодокс обречен на вечную серьезность и скорбность? За ответом на этот вопрос можно обратиться в мир английского писателя Гилберта Честертона.

Честертон - католик. И это похвально.

А вот если сказать, что Чаадаев - католик, то это (в моей системе ценностей) будет звучать уже огорчительно. И никакие это не двойные стандарты. Просто нога, поставленная на одну и ту же ступеньку, в одном случае возносит главу, опирающуюся на эту ногу, вверх, а в другом случае - она же и на той же ступеньке - опускает ее вниз.

Честертон родился в 1874 году в протестантской стране (Англии) и протестантом (англиканином). Католичество - его взрослый (в сорок восемь лет), сознательный и протестный выбор. Это шаг в поисках традиции.

Современность твердит: мол, раз уж выпало тебе родиться в моем феоде, то ты, человек, есть моя собственность, а потому изволь смотреть на мир так, как я, Сиятельная Современность, смотреть изволю…

Но ортодоксия, взыскуемая Честертоном, - это компенсация случайности рождения: «Традиция расширяет права; она дает право голоса самому угнетенному классу - нашим предкам. Традиция не сдается заносчивой олигархии, которой выпало жить сейчас. Все демократы верят, что человек не может быть ущемлен в своих правах только из-за такой случайности, как его рождение; традиция не позволяет ущемлять права человека из-за такой случайности, как смерть. Демократ требует не пренебрегать советом слуги. Традиция заставляет прислушаться к совету отца. Я не могу разделить демократию и традицию, мне ясно, что идея - одна. Позовем мертвых на наш совет. Древние греки голосовали камнями - они будут голосовать надгробиями. Все будет вполне законно; ведь могильные камни, как и бюллетени, помечены крестом».

Да, я не могу не жить в своем, XXI веке. Но жить я могу не тем, что этот век создал или разрушил, а тем, что было открыто прошлым векам. Солидарность с традицией дает освобождение от тоталитарных претензий современности, норовящей заменить твои глаза своими линзами.

Так что для автора «Шара и креста» переход в традиционное католичество (не забудем, что Честертон жил в эпоху, когда Католическая Церковь еще и слыхом не слыхивала, что такое «аджорнаменто») - это гребок против течения. Это шаг от более нового (антиклерикализма и протестантства) к более старому. Шаг в сторону ортодоксии. А если русский человек принимает католичество, то это шаг от Православия. Ступенька та же. Но Православие теперь не перед твоими глазами, а за твоей спиной.

Выбор бунтаря, подростка (и цивилизации, воспевающей юношеские моды) в том, чтобы убежать из дома, перевернуть землю. Выбор Честертона - остаться в доме. Даже в таком доме, в котором есть протечки.

Легко уйти в протестанты, создать свою конфессию и объявить, что настоящих христиан в веках, пролегших между Христом и тобой, не было. Легко поддакивать антицерковным критикам: ай-ай, крестовые походы, ой-ой, преследования еретиков, ах-ах, какие же все это были плохие христиане (и про себя: не то что я).

Труднее - честно войти в традицию. И сказать: история Церкви - это моя история. Ее святость - моя святость. Но и ее исторические грехи - мои грехи, а не «их». Встать на сторону той Церкви, даже дальние подступы к которой перекрыты шлагбаумами «инквизиция» и «крестовые походы», - это поступок. Поступок тем более трудный, что в ту пору сама эта Церковь еще не пробовала приподнять эти шлагбаумы своими нарочитыми покаянными декларациями.

У Честертона замечательное чувство вкуса: несмотря на его принадлежность к католической традиции, в его творчестве не отражаются специфически католические догматы. Насколько мне известно, ни одной строчки не написано им в пользу папской непогрешимости. У меня нет оснований сказать, будто Честертон не верил в этот новый ватиканский догмат. Но, будучи апологетом здравого смысла, он понимал, что в данный тезис можно верить, только совершив жертвоприношение разумом. Нет, такая жертва бывает необходима: здравый смысл подсказывает, что иногда самое здравое решение - это именно жертва им самим: ибо весьма не здраво считать, что весь мир устроен в полном согласии с моими представлениями о нем. Но к такой жертве Честертон призывает редко. И только ради Евангелия, а не ради Ватикана.

А однажды Честертон даже критически отозвался о том суждении, которое имело место в католической традиции. Есть у него эссе с названием: «Хорошие сюжеты, испорченные великими писателями». А в этом эссе есть такие слова: «Библейская мысль - все скорби и грехи породила буйная гордыня, неспособная радоваться, если ей не дано право власти, - гораздо глубже и точнее, чем предположение Мильтона, что благородный человек попал в беду из рыцарственной преданности даме» («Писатель в газете». - М., 1984. С. 283).

У Милтона и в самом деле Адам изливает свои чувства уже согрешившей Еве: «Да, я решил с тобою умереть! Как без тебя мне жить? Как позабыть беседы наши нежные, любовь, что сладко так соединила нас?» И - по предположению поэта - «Не вняв рассудку, не колеблясь, он вкусил. Не будучи обманутым, он знал, что делает, но преступил запрет, очарованьем женским покорен» (Потерянный Рай. Кн. 9).

Но это не авторская додумка Милтона. Более чем за тысячу лет до него такова же была гипотеза блаженного Августина, полагавшего, что Адам покорился ради супружеской верности (а не потому, что сам прельстился). «Последовал супруг супруге не потому, что введенный в обман поверил ей, как бы говорящей истину, а потому, что покорился ей ради супружеской связи. Апостол сказал: И Адам не прельстися: жена же прельстившися (). Это значит, что она приняла за истину то, что говорил ей змей, а он не захотел отделиться от единственного сообщества с нею, даже и в грехе. От этого он не сделался менее виновным, напротив, он согрешил сознательно и рассудительно. Поэтому апостол не говорит “не согрешил”, а говорит “не прельстися”… Адам пришел к мысли, что он совершит извинительное нарушение заповеди, если не оставит подруги своей жизни и в сообществе греха» (О Граде Божием. 14, 11; 14, 13).

Объяснение красивое. Но все же оставшееся только маргиналией (заметочкой на полях) христианской традиции. Честертон через обаяние Милтона и Августина смог переступить к тому толкованию грехопадения, которое ближе к опыту восточных отцов.

Вообще же ортодоксия Честертона - это не катехизис, не защита какого-то догматического текста (свою «Ортодоксию» Честертон пишет за тринадцать лет до своего обращения в католичество). Это защита системы ценностей, иерархии ценностей.

Ценности без иерархии - это вкусовщина (то есть опять зависимость от случайных влияний современности на себя самого). Но даже добрые вещи должны быть упорядочены. По-разному должны светить солнце и луна. Иначе человек потеряет ориентацию, закружится и упадет. Честертона печалит, что «мир полон добродетелей, сошедших с ума». Вещи сами по себе добрые, но не главные ослепляют собою и затмевают все остальное. Лекарство, годное для лечения одной болезни, рекомендуется при совершенно других обстоятельствах…

Честертон перехватывает оружие церковных врагов. Вы логичны - и я буду постоянно призывать вас к логике. Вы ироничны - и я буду ироничен. Вы за человека - и я за него. Только Христос за человека умер, а вы за свой показной гуманизм получаете гонорары…

Чему учит Честертон? Не торопиться с «да» и «нет». Не бояться остаться в меньшинстве и не бояться быть с большинством. Дух «гетеродоксии» ведь искушает по-разному. То он шепчет: «Ортодоксы в меньшинстве, и потому зачем же тебе быть с ними, зачем выделяться!» А то вдруг подойдет к другому уху с шепотком: «Ну как ты, такой умный и оригинальный, можешь идти в толпе с большинством? Попробуй нетрадиционный путь!»

Поскольку Честертон говорит о традиции и от имени традиции, его мысли не оригинальны (у оппонентов традиции они тоже не оригинальны, но вдобавок и пошлы).

Феномен Честертона не в том, что, а в том, как он говорит. Он - реставратор, который берет затертый, мутный пятак и очищает его так, что тот снова становится ярким. Казалось бы, избитое за девятнадцать веков донельзя христианство он умудряется представить как самую свежую и неожиданную сенсацию.

Еще Честертон умеет опускать себя на землю. В любой полемике он не позволяет себе взлететь над оппонентом или над читателем и начать сверху поливать его елеем наставлений и вещаний.

Может быть, это потому, что свою веру он нашел на земле. Он не искал знамений на небесах. Он просто внимательно смотрел под ноги. Он любил свою землю, свою Англию - и заметил, что ее красота прорастает через ее землю веками - но из зернышка, занесенного с Палестины: «…я пытался минут на десять опередить правду. И я увидел, что отстал от нее на восемнадцать веков». Оттого Честертон не ощущает себя пророком, посланником Небес. Он просто говорит, что Евангелие так давно уже бродит в мире, что если смотреть внимательным взором в любом направлении - то здесь, на земле, ты заметишь плод этого евангельского брожения. Еще он говорит, что если Евангелие помогало людям жить и очеловечиваться в былые века, то с какой стати его вдруг стали считать антигуманным сегодня?

В этом - необычность Честертона. Он нашел то, что у большинства перед глазами. Как личную победу, нежданно-негаданно подаренную именно ему, он воспринимал то, что для людей былых столетий было само собой разумеющимся. Землю не ценишь, пока она не уходит у тебя из-под ног.

Честертон - неожиданный тип мужчины, ценящего домашний уют. Заядлый полемист (который, по его собственным словам, «никогда в жизни не отказывал себе в удовольствии поспорить с теософом») - и любитель домашнего очага, апологет домоседства. Когда тебя хотят выгнать из дома на митингующую улицу, то домоседство оказывается свободным выбором в защиту свободы.

Домоседство - это очень ценное и жизненно важное умение в наше время и в нашей церковной среде. Когда листовки и сплетни подкладывают под все церковно-бытовые устои апокалиптическую взрывчатку и критерием православности объявляют готовность немедля сорваться с места и, сыпля анафемами, убежать в леса от «переписи», «паспортов», «экуменизма», «модернизма», «теплохладности» и т.п., то очень полезно всмотреться в то, как же можно верить без надрыва. Верить всерьез, верить всей своей жизнью, но без истерики, без прелестного воодушевления. Как можно вести полемику - и при этом не кипеть. Как можно говорить о боли - и при этом позволить себе улыбку.

Честертон однажды сказал, что хорошего человека узнать легко: у него печаль в сердце и улыбка на лице.

Русский современник Честертона считал так же: «В грозы, в бури, в житейскую стынь, при тяжелых утратах и когда тебе грустно, казаться улыбчивым и простым - самое высшее в мире искусство». Это Сергей Есенин.

При всей своей полемичности Честертон воспринимает мир христианства как дом, а не как осажденную крепость. В нем надо просто жить, а не отбивать приступы. А раз это жилой дом, то в нем может быть то, что не имеет отношения к военному делу. Например - детская колыбелька. И рядом с ней - томик сказок.

В буре нынешних дискуссий вокруг «Гарри Поттера» мне было весьма утешительно найти несколько эссе Честертона в защиту сказки. «И все же, как это ни странно, многие уверены, что сказочных чудес не бывает. Но тот, о ком я говорю, не признавал сказок в другом, еще более странном и противоестественном смысле. Он был убежден, что сказки не нужно рассказывать детям. Такой взгляд (подобно вере в рабство или в право на колонии) относится к тем неверным мнениям, которые граничат с обыкновенной подлостью.

Есть вещи, отказывать в которых страшно. Даже если это делается, как теперь говорят, сознательно, само действие не только ожесточает, но и разлагает душу. Так отказывают детям в сказках… Серьезная женщина написала мне, что детям нельзя давать сказки, потому что жестоко пугать детей. Точно так же можно сказать, что барышням вредны чувствительные повести, потому что барышни над ними плачут. Видимо, мы совсем забыли, что такое ребенок. Если вы отнимете у ребенка гномов и людоедов, он создаст их сам. Он выдумает в темноте больше ужасов, чем Сведенборг; он сотворит огромных черных чудищ и даст им страшные имена, которых не услышишь и в бреду безумца. Дети вообще любят ужасы и упиваются ими, даже если их не любят. Понять, когда именно им и впрямь становится плохо, так же трудно, как понять, когда становится плохо нам, если мы по своей воле вошли в застенок высокой трагедии. Страх - не от сказок. Страх - из самой души.

Сказки не повинны в детских страхах; не они внушили ребенку мысль о зле или уродст ве - эта мысль живет в нем, ибо зло и уродство есть на свете. Сказка учит ребенка лишь тому, что чудище можно победить. Дракона мы знаем с рождения.

Сказка дает нам святого Георгия… Возьмите самую страшную сказку братьев Гримм - о молодце, который не ведал страха, и вы поймете, что я хочу сказать. Там есть жуткие вещи. Особенно запо мнилось мне, как из камина выпали ноги и пошли по полу, а потом уж к ним присоединились тело и голова. Что ж, это так; но суть сказки и суть читательских чувств не в этом - они в том, что герой не испугался. Самое дикое из всех чудес - его бесстрашие. И много раз в юности, страдая от какого-нибудь нынешнего ужаса, я просил у Бога Его отваги» (Эссе «Драконова бабушка» и «Радостный Ангел»).

Может быть, современным молодым людям будет легче понять Честертона, если они посмотрят фильм «Последний самурай». Это фильм о том, какая красота в сопротивлении новому. О том, какое мужество нужно для того, чтобы защищать «сад, посаженный моими предками». Когда я смотрел этот фильм, то при словах самурая о том, что он черпает радость от прикосновения к саду, который девятьсот лет назад был посажен его семьей, ком подступил к моему горлу. У меня нет такого сада. Я не знаю, где могилы моих прадедушек. В квартире, где прошло мое детство, живут сейчас совсем чужие люди… Но у меня есть православные храмы.

И я рад и горд, что сейчас удостоен чести пройти по тем плитам, по которым ходили поколения моих предков, подойти к той же иконе и, главное, вознести те же молитвы и на том же языке, что и Ярослав Мудрый, и Сергий Радонежский.

Мы храним ту веру, которую во всех подробностях разделяла вся Европа в течение первого тысячелетия христианской истории. Мы храним ту систему ценностей, которая дышала в классической европейской культуре, в романах Гюго и Диккенса, в музыке Баха и Бетховена. Наш раскол с Европой проходит не столько в пространстве, сколько во времени. Мы сроднены с той Европой, от которой отреклась культура постмодернизма.

Но не вся Европа отреклась от своих христианских корней. Есть в ней культурное меньшинство, христианское и думающее меньшинство. Вот его-то надо уметь замечать и ценить. В ночной битве легко перепутать друзей и врагов. Чтобы этого не было, не надо думать, будто все, рожденное на Западе и с Запада приходящее к нам, заведомо враждебно и плохо. Надо находить союзников. Надо ценить те произведения современной западной культуры, которые плывут против течения голливудчины. Когда-то Хомяков мечтал: «Мы же возбудим течение встречное - против течения!» Путь Честертона именно таков.

…Более полувека как успокоилось перо Честертона. Но лишь одна черта его публицистики кажется устаревшей. Он разделял милый предрассудок писателей XIX века, веривших в разумность своих читателей и оппонентов: если мой читатель вменяем и честен - он же не может не согласиться с силой моей логики и ясностью моего языка!

Мы же сегодня слишком часто видим публицистов и политиков, которые не считают нужным быть честными или логичными. Ненависть к христианству во времена Честертона носила рационалистическую личину. Сейчас она гораздо чаще бывает неприкрыто иррациональна - цинична или «одержима».

В обоих случаях аргументы не помогают. От корыстной циничности антицерковников в былые века лечила христианская государственная длань (ибо ставила кощунников в такие финансово-житейские условия, что тем было невыгодно изгаляться). А от одержимости Церковь во все века знала одно некнижное лекарство: молитву. В отличие от первого рецепта, этот применим и сегодня.

Но есть еще и просто люди. Обычные люди, не купленные и не одержимые. Просто им что-то непонятно в ортодоксии. С ними можно говорить на языке людей.

С другой стороны, в то время как в разных странах Европы набирали мощь массовые идеологии, Честертон смог осознать, что даже самые антихристианские философско-идеологические системы до конца все же не враждебны христианству. В них есть черта, близкая церковной традиции: вера в силу и значение слова, требование сознательного строительства своей жизни. В романе «Шар и крест» последний удар по христианству наносит отнюдь не ересь, а безмыслие и равнодушие. Попса. «Фабрика звезд». Воинствующий атеист - и тот оказывается союзником Христа и врагом антихриста, потому что настаивает на том, что выбор веры важнее выбора марки йогурта.

В мире «маленьких людей», «последних людей» (аналогичный эсхатологический кошмар посещал Ницше и Достоевского) тот, кто ищет и верит в неочевидное, кажется ненормальным. В романе Честертона такие люди находятся под демократическим контролем большинства, то есть под контролем полиции, которая уполномочена раздавать «справки о нормальности». Так что при всем своем подчеркнутом здравомыслии Честертон понимал, что христианин должен уметь быть и резонером, и юродивым.

Для русского же читателя особенно радостно будет узнать, что роль главного сопротивленца антихристу Честертон отвел афонскому православному монаху.

Диакон Андрей Кураев
Гилберт Честертон

Взято с http://www.pravoslavie.ru/sm/6127.htm

Биография (ru.wikipedia.org )

Честертон родился 29 мая 1874 г. в лондонском районе Кенсингтон. Получил начальное образование в школе Св. Павла. Затем учился изобразительному искусству в художественной школе Слейда, чтобы стать иллюстратором, также посещал литературные курсы в Университетском колледже Лондона, но не закончил обучение. В 1896 году Честертон начинает работать в Лондонском издательстве Redway и T. Fisher Unwin, где остаётся до 1902 года. В этот период он также выполняет свою первую журналистскую работу в качестве фрилансера и литературного критика. В 1901 Честертон женится на Фрэнсис Блогг, с ней он проживёт всю свою жизнь. В 1902 ему доверили вести еженедельную колонку в газете Daily News, затем в 1905 Честертон начал вести колонку в The Illustrated London News, которую вёл на протяжении 30 лет.

По словам Честертона, будучи молодым человеком, он увлёкся оккультизмом и вместе со своим братом Сесилом, экспериментировал с доской для спиритических сеансов. Однако, когда он вырос, он стал католиком.

Честертон рано проявил большой интерес и талант к искусству. Он планировал стать артистом, и его писательское видение показывает умение преобразовывать абстрактные идеи в конкретные и запоминающиеся образы. Даже в его беллетристике осторожно скрыты притчи.

Честертон был большим человеком, его рост составлял 1 метр 93 сантиметра, и весил он около 130 килограмм. Честертон часто шутил над своими размерами,

Во время Первой мировой войны девушка в Лондоне задала ему вопрос почему он не на фронте; Честертон ответил "если вы обойдёте вокруг меня, то увидите, что я там"

В другом случае он разговаривал со своим другом Бернардом Шоу.
"Если кто-нибудь посмотрит на тебя, то подумает, что в Англии был голод." Шоу ответил, "А если посмотрят на тебя, то подумают, что ты его устроил."

Однажды при очень сильном шуме Сэр Пэлем Грэнвил Вудхауз сказал:
Как будто Честертон упал на лист жести.

Честертон часто забывал, куда он должен был пойти, случалось, пропускал поезда, на которых должен был ехать. Несколько раз он писал телеграммы своей жене Фрэнсис Блогг не из того места, где он должен был быть, такого содержания, "Я на Маркет Харборо. Где я должен быть?" На что, она ему отвечала "Дома."

В связи с этими случаями и с тем, что в детстве Честертон был очень неуклюж, некоторые люди считают, что у него была диспраксия развития.

Честертон любил дебаты, поэтому часто проходили дружеские публичные споры с Бернардом Шоу, Гербертом Уэллсом, Бертраном Расселом, Кларенсом Дарроу. Согласно его автобиографии, он и Бернард Шоу играли ковбоев в немом кино, которое никогда не было выпущено.

Писатель скончался 14 июня 1936 г. в Биконсфилд (графство Бакингемшир). Проповедь на панихиде Честертона в Вестминстерском соборе прочитал Рональд Нокс. Честертон похоронен на католическом кладбище в Биконсфилд.

Творчество

* Всего Честертон написал около 80 книг. Его перу принадлежат несколько сотен стихотворений, 200 рассказов, 4000 эссе, ряд пьес, романы «Человек, который был Четвергом», «Шар и Крест», «Перелётный кабак» и другие. Широко известен благодаря циклам детективных новелл с главными персонажами священником Брауном и Хорном Фишером, а также религиозно-философских трактатов, посвящённых апологии христианства.


* Джордж Бернард Шоу (George Bernard Shaw, 1909)
* Роберт Луис Стивенсон (Robert Louis Stevenson, 1927)
* Чосер (Chaucer, 1932).
* Св. Франциск Ассизский (St. Francis of Assisi, 1923)
* Св. Фома Аквинский (St. Thomas Aquinas, 1933)
* Что стряслось с миром? (What’s Wrong with the World, 1910)
* Контуры здравого смысла (The Outline of Sanity, 1926)

* Человек, который был Четвергом (The Man Who Was Thursday, 1908)
* Вечный Человек (The Everlasting Man, 1925)
* Ортодоксия (Ortodoxy, 1908)
* Вот это (The Thing, 1929).
* Клуб удивительных промыслов (The Club of Queer Trades, 1905)
* Жив-человек (Manalive, 1912)
* Перелетный кабак (The Flying Inn, 1914)

Примечания

1. Автобиография, Глава IV
2. История преобразования Г.К. Честертона
3. А.Н. Уилсон, Илер Беллок, Penguin Books. 1984.
4. Мир мистера Маллинера, П.Г. Вудхауз
5. Гилберт Кийт Честертон Глава XV, Мейси Уорд. Sheed & Ward. 1944.
6. Заперт в хаосе Виктория Биггс, Глава I. Джессика Кингсли, 2005

Вручение Честертону почетного звания "Крестоносца святого креста" в Уорчестерском колледже (США) 1 мая 1931 года. (Film footage in it"s entirety of G.K. Chesterton being made an honorary Holy Cross Crusader by Worcester College on May 1st, 1931)

Биография

Честертон родился 29 мая 1874 г. в лондонском районе Кенсингтон. Начальное образование получил в школе Св. Павла. Затем учился изобразительному искусству в одном из лучших художественных заведений Англии - школе Слейда. В 1890 г.при содействии отца выпустил первую книгу своих стихов. В 1900 г. ему предложили написать несколько критических статей по искусству, и молодой художник почувствовал интерес к публицистике.

В 1901 г. Честертон женился на Френсис Блогг, которая стала его первой, единственной и настоящей любовью на всю жизнь. В лице Френсис Честертон находил любящую, сочувствующую мужу жену, верного, понимающего товарища, сердечного и чуткого друга. Френсис посвящен гениальный теологический трактат Честертона «Фома Аквинский».

Чета Честертонов поселяется в Лондоне, где Гилберт целиком посвящает себя работе журналиста. Честертон становится выдающимся публицистом: из-под его пера выходят более 4000 блестящих эссе, в которых острый социальный сюжет сочетался с консервативными взглядами англиканца а позже - ортодоксального католика и… евангельской чистотою. Одновременно он занимается созданием очерков о Диккенсе и Вальтере Скотте в которых проявляет выдающийся талант биографа и писателя мемуариста.

В начале 1900-х Честертон привлек к себе внимание выступлениями против популярной англо-бурской войны, предрекая её поражения.

Изначально писатель жил в лоне англиканской церкви, но в 1922 г. после долгих духовных исканий перешёл в католичество. История жизненного пути и религиозного обращения Честертона подробно описана в его «Автобиографии» (1936).

При жизни Честертон был близко знаком с большинством выдающихся людей своего века; среди его друзей были Бернард Шоу, Беллок, Герберт Уэллс, Эдмунд Клирихью Бентли. Вместе с тем дружба не мешала ему вести с ними продолжительную полемику в прессе, которая нередко выливалась в открытую словесную дуэль. Так, Честертон рьяно отрицал «сверхчеловека» Шоу, указывая на отсутствие в нём самой «человечности», критиковал позднее фабианство Уэллса, участвовал в споре о построении мемориала ветеранам войны.

В своих эссе и трактатах Честертон нередко мечтал о католическом ренессансе, за что его оппоненты нередко упрекали его в возврате к средневековью.

После своего обращения Честертон предпринимает паломничество в Святую Землю, Палестину и Иерусалим. Также писатель посетил Польшу, которую он считал прекрасным примером католической страны. Во время своего визита Честертон побывал во Львове.

В 30-х годах Честертону было предоставлено эфирное время на английском радио. Его голос стал хорошо знакомым и любимым по всей Англии. Особой популярностью Честертон пользовался в США, где его книги завоевали почти повсеместное признание. На волне этого энтузиазма писатель едет в Америку, выступая с лекциями и проповедями во многих городах страны.

Свои последние дни Честертон провел в обществе своей жены и приемной дочери (своих детей у Честертонов не было). Писатель скончался 14 июня 1936 г. в Биконсфилде (графство Бакингемшир). Сам Папа прислал семье Честертонов соболезнование, в котором назвал его «защитником веры».

Библиография

Всего Честертон написал около 80 книг. Его перу принадлежат несколько сотен стихотворений, 200 рассказов, 4000 эссе, ряд пьес, романы «Человек, который был четвергом», «Шар и Крест», «Перелётный кабак» и другие. Широко известен благодаря циклам детективных новелл с главными персонажами священником Брауном и Хорном Фишером, а также религиозно-философских трактатов, посвящённых апологии христианства.

Основные произведения:

* Роберт Браунинг (Robert Browning, 1903),
* Наполеон Ноттингхилльский (The Napoleon of Notting Hill, 1904)
* Клуб необычных профессий (The Club of Queer Trades, 1905),
* Чарлз Диккенс (Charles Dickens, 1906),
* Человек, который был Четвергом (The Man Who Was Thursday, 1908),
* Ортодоксия (Ortodoxy, 1908),
* Джордж Бернард Шоу (George Bernard Shaw, 1909),
* Что стряслось с миром? (What’s Wrong with the World, 1910),
* Неведение отца Брауна (The innocence of father Brown, 1911),
* Жив-человек (Manalive, 1912),
* Перелетный кабак (The Flying Inn, 1914),
* Мудрость отца Брауна (The wisdom of father Brown, 1914),
* Св. Франциск Ассизский (St. Francis of Assisi, 1923),
* Вечный Человек (The Everlasting Man, 1925),
* Контуры здравого смысла (The Outline of Sanity, 1926),
* Недоверчивость отца Брауна (The incredulity of father Brown, 1926),
* Роберт Луис Стивенсон (Robert Louis Stevenson, 1927),
* Тайна отца Брауна (The secret of father Brown, 1927),
* Вот это (The Thing, 1929)
* Чосер (Chaucer, 1932),
* Св. Фома Аквинский (St. Thomas Aquinas, 1933),
* Скандальное происшествие с отцом Брауном (The scandal of father Brown, 1935).

Интересные факты

1914–1915 - странная болезнь Честертона. С Рождества до Пасхи он лежит без сознания; врачи не могут ни помочь, ни даже объяснить его состояние.

Биография (Все цитаты в тексте – из разных работ Г. Честертона в переводе Н. Трауберг )

Гилберт Кит (Кийт) Честертон родился 29 мая 1874 года, умер 75 лет назад – 14 июня 1936 года. В детстве учился живописи, хотел стать артистом, выпустил сборник стихов, но стал зарабатывать фрилансом. Журналистика стала одной из основных сфер деятельности писателя: долгие десятилетия он вел персональные колонки в лондонских изданиях («Каждый хочет, чтобы его информировали честно, беспристрастно, правдиво – и в полном соответствии с его взглядами»). Выступал против англо-бурской войны, что было крайне не патриотично с его стороны, но доказывало рано проявившуюся независимость суждений английского писателя.

В журналистике Честертон тоже был на своем месте, благодаря прекрасному знанию истории и глубокому пониманию общественных процессов: «Победа над варварами. Эксплуатация варваров. Союз с варварами. Победа варваров. Такова судьба империи». Чуть ли не каждая фраза Честертона становилась афоризмом: «Заниматься политикой – все равно что сморкаться или писать невесте. Это надо делать самому, даже если не умеешь». Многие мысли английского писателя звучат удивительно современно, даже злободневно: «Погоня за здоровьем всегда приводит к нездоровым вещам. Нельзя подчиняться природе, нельзя поклоняться – можно только радоваться». Или – «Когда человечество уже не производит на свет счастливых людей, оно начинает производить оптимистов».

(Когда-то Гилберт Честертон написал: «Дайте мне легкомысленную журналистику и я спасу Англию». Через много лет эхом отозвался американский журналист, родившийся в Рязани – Александр Генис: «Дайте мне легкомысленного Гилберта и я спасу журналистику»).

В середине жизни Честертон переходит в католицизм, пишет свои знаменитые книги «Ортодоксия», «Вечный Человек», «Святой Франциск Ассизский». В то же время были написаны не менее знаменитые романы «Человек, который был Четвергом» и «Перелетный кабак». Честертон всю жизнь дружил с Гербертом Уэллсом и Бернардом Шоу. Много ездил по миру, выступая с лекциями («В Америке я прочитал не меньше девяноста лекций людям, не сделавшим мне ничего плохого»). Честертон был счастливо единожды женат. Он излучал радость и юмор, при этом тяжело болел. Огромный, толстый, неуклюжий, эксцентричный и в жизни, он часто служил предметом шуток, да и сам над собой любил пошутить.

Любимыми объектами философских исследований Честертона всегда был грубый материализм и линейная логика. Об экономических теориях он пишет: «История, сводящая к экономике и политику, и этику, – и примитивна, и неверна. Она смешивает необходимые условия существования с жизнью, а это совсем разные вещи. …Коровы безупречно верны экономическому принципу – они только и делают, что едят или ищут, где бы поесть. Именно поэтому двенадцатитомная история коров не слишком интересна».

О рационалистах и логиках: «Все очень просто: поэзия – в здравом уме, потому что она с легкостью плавает по безграничному океану; рационализм пытается пересечь океан и ограничить его. В результате – истощение ума, сродни физическому истощению. Принять все – радостная игра, понять все – чрезмерное напряжение. Поэту нужны только восторг и простор, чтобы ничто его не стесняло. Он хочет заглянуть в небеса. Логик стремится засунуть небеса в свою голову – и голова его лопается».

О безоговорочной вере в прогресс: «Большинство современных философов готовы пожертвовать счастьем ради прогресса, тогда как только в счастье и заключается смысл всякого прогресса. То, что мы называем «прогрессом», – это лишь сравнительная степень того, от чего не существует превосходной». И легенда имеет безусловное право на жизнь, потому что «легенду творит вся деревня – книгу пишет одинокий сумасшедший».

Детективные новеллы, серьезные романы-притчи, литературоведческие труды, журналистика и христианская апологетика – это наследие Гилберта Честертона, «принца парадоксов». Чтобы читать и понимать его книги, совершенно не нужно быть прилежным прихожанином какой-либо церкви. Главное впечатление от его книг – радость и удивление. То есть те чувства, которые испытывал он сам по отношению к жизни и к людям, к тому «человеческому роду, к которому принадлежат столь многие из моих читателей»...

О Честертоне можно писать бесконечно, но приходится завершать. Пусть даже получится опять по Честертону: «Если что-либо действительно стоит делать, стоит делать это и плохо».

Честертон нашел свой ответ на вопросы: «Я не воспевал цивилизации. Я защищал свободу маленьких стран и бедных семейств. Однако я сам не знал как следует, что я понимаю под свободой, пока не познакомился с понятием бесконечного достоинства каждой души». Каждый человек ищет ответы на свои вопросы – и его право находить собственные.

Человек вечен, пока он мыслит, человек вечен, пока он ищет – пусть это уже и не совсем по Честертону. Человек вечен до тех пор, пока он радуется и удивляется жизни и миру, пока ему интересно еще что-то, кроме него самого – шибко любимого или не очень.

Биография (Н. Л. Трауберг. )

Честертон (Chesterton) Гилберт Кит (29.5.1874, Лондон, - 14.6.1936, Беконсфилд), английский писатель и мыслитель. Один из крупнейших представителей детективной литературы. С 1900 постоянно сотрудничал в газетах и журналах либерального направления. При жизни опубликовал сборники стихов, эссе, рассказов, в том числе о сыщике-священнике отце Брауне: "Неведение отца Брауна" (1911), "Недоверчивость отца Брауна" (1926) и др. Ч. принадлежат шесть романов, из которых наиболее известны "Наполеон из Ноттинг-хилла" (1904; в рус. пер. - "Наполеон из пригорода", 1925) и "Человек, который был Четвергом" (1908, рус. пер. 1914): несколько книг литературоведческого и религиозного характера. В основе социально-этической программы Ч., приверженца католической ортодоксии, теология томизма. "Ортодоксия" (1908) - заглавие самого известного цикла религиозно-философского эссе Ч. В своей утопии он рассчитывал на реставрацию "доброй старой Англии" с её чётким иерархическим укладом.

Мир в книгах Ч. предстаёт непривычным и романтически преображенным. Сюжетная занимательность, эксцентричность и парадоксальность суждений обеспечили Ч. популярность в широких кругах читателей. Он оказал большое воздействие на католических писателей и мыслителей, а также на авторов, пишущих в детективном жанре.

Соч.: Tremendous trifles, L., 1909; Manslive L., ; The return of Don Quixote, L., 1927; The paradoxes of Mr. Pond, L., 1936; Autobiography, L., 1936; в рус. пер. - Клуб удивительных промыслов, Л., 1928; Рассказы, М., 1958; Избр. рассказы, М., 1971; Рассказы, М., 1974.

Лит.: Луначарский А. В., Собр. соч., т. 5, М., 1965, с. 505-07; Кашкин И. А., Для читателя-современника, М., 1968; Hollis Chr., The mind of Chesterton, L., ; Sullivan J., G. K. Chesterton: A bibliography, L., 1958; его же, Chesterton continued. A bibliogr. suppl., L., .

Биография

Внешняя сторона жизни Гилберта Кийта Честертона, одного из самых оригинальных и ярких английских писателей XX века, небогата событиями. Он родился 29 мая 1874 года в Лондоне в семье процветающего предпринимателя. Детство его было на редкость безоблачным: дружные и добрые родители, уютный дом и «дивный» сад рядом с ним превратили первые годы жизни Честертона в прекрасный рай, куда он по мере своих сил всегда стремился вернуться. Позднее и его самого постоянно сравнивали с большим ребенком, и это неслучайно: мировоззрение Честертона всегда отличалось детскостью в самом лучшем смысле этого слова, то есть способностью видеть мир как чудо, достойное восхищения и изумления.

Внешне и отрочество Честертона прошло вполне благополучно: оно связано с престижной школой Сент-Полз, оконченной Честертоном в семнадцать лет, где он хотя и не блистал успехами на поприще учебы, но уже проявлял литературные дарования и даже получил премию за сочинение стихов. Однако конец 80-х и начало 90 -х гг. выявили внутренний разлад в юном Честертоне и обернулись для него временем внутренних исканий и внешних метаний. Он не стал поступать в университет, но очень долго не мог определиться с тем, чем же будет заниматься. Обучение живописи, посещения лекций по литературе в Лондонском университете, поездки во Францию и Италию, работа в издательствах, сборники не слишком удачных юношеских стихов в печати - Честертон долго пробовал себя в разных сферах и областях до тех пор, пока, наконец, уже в XX веке журналистика не стала его настоящим призванием.

Этот беспокойный и тяжелый для него период закончился двумя событиями, создавшими «настоящего Честертона». Первым из них стала его любовь к Фрэнсис Блогг, на которой он женился в 1901 году. Брак их был долгим и счастливым. А с 1904 года Честертон начал публиковать уже не только газетные рецензии и статьи, но художественную прозу: романы и рассказы, принесшие ему всемирную славу.

Первое десятилетие писательского успеха Честертона, совпавшее с первым десятилетием XX века, было и одним из самых радостных в его жизни, лучшие его литературные произведения созданы именно тогда. В 1914 году Честертон заболел и болел долго и серьезно, проведя без сознания конец этого трагического года и начало следующего, а затем характер его творчества изменился. Он не прекратил заниматься журналистикой и литературой, но почти все критики отмечают, что качество его произведений стало хуже, и написаны они более небрежно. Зато поздний Честертон гораздо больше писал на теологические сюжеты, его идеи обрели глубину и яркость, и именно в это время созданы книги «Вечный человек», «Франциск Ассизский» и «Фома Аквинский», ставшие своего рода квинтэссенцией его взглядов.

Параллельно этому углубляется и религиозность Честертона, в 1922 году он принял католичество, хотя верующим человеком был и ранее. В этот второй период своего творчества он много путешествовал и выступал с лекциями в Европе, Америке и Палестине, способствовали росту его популярности и радиопередачи с его участием. В 1936 году, после очередной поездки во Францию, Честертон серьезно заболел, и 14 июня после непродолжительной болезни скончался. В сонете, написанном на смерть Честертона его другом и литературным критиком Роналдом Ноксом, от лица любимых Честертоном деятелей английской и мировой культуры подведен своеобразный итог творчеству этого писателя, произведения которого неизменно были отмечены «сияющей сутью».

«Со мной он плакал», - Браунинг сказал,
«Со мной смеялся», - Диккенс подхватил,
«Со мною, - Блейк заметил, - он играл»,
«Со мной, - признался Чосер, - пиво пил».

«Со мной, - воскликнул Коббет, - бунтовал»,
«Со мною, - Стивенсон проговорил, -
он в сердце человеческом читал»,
«Со мною, - молвил Джонсон, - суд вершил».

А он, едва явившийся с земли,
У врат небесных терпеливо ждал,
Как ожидает истина сама

Пока мудрейших двое не пришли.
«Он бедных возлюбил», - Франциск сказал.
«Он правде послужил», - сказал Фома.

Библиография

История, Философия

* Вечный Человек
* Святой Фома Аквинский
* Святой Франциск Ассизский

Классическая проза

* Возвращение Дон Кихота
* Жив-человек
* Наполеон Ноттингхильский
* Перелетный кабак
* Человек, который был Четвергом
* Шар и крест

Классические детективы
Клуб удивительных промыслов:

* Потрясающие приключения майора Брауна
* Бесславное крушение одной блестящей репутации
* Крах одной светской карьеры
* Страшный смысл одного визита
* Необычная сделка жилищного агента
* Необъяснимое поведение профессора Чэдда
* Странное затворничество старой дамы

Мудрость отца Брауна:

* Отсутствие мистера Кана
* Разбойничий рай
* Поединок доктора Хирша
* Человек в проулке
* Ошибка машины
* Профиль Цезаря
* Лиловый парик
* Конец Пендрагонов
* Бог гонгов
* Салат полковника Крэя
* Странное преступление Джона Боулнойза
* Волшебная сказка отца Брауна

Неведение отца Брауна:

* Сапфировый крест
* Тайна сада
* Странные шаги
* Летучие звезды
* Невидимка
* Честь Израэля Гау
* Неверный контур
* Грехи графа Сарадина
* Молот Господень
* Око Аполлона
* Сломанная шпага
* Три орудия смерти

Недоверчивость отца Брауна:

* Воскресение отца Брауна
* Небесная стрела
* Вещая собака
* Чудо «Полумесяца»
* Проклятие золотого креста
* Крылатый кинжал
* Злой рок семьи Дарнуэй
* Призрак Гидеона Уайза

Парадоксы мистера Понда:

* Деревянный меч
* Три всадника из «Апокалипсиса»
* Преступление капитана Гэхегена
* Когда доктора соглашаются
* Понд-простофиля
* Человек, с которым нельзя говорить
* Перстень прелюбодеев
* Ужасный трубадур
* Ходульная история

Поэт и безумцы:

* Поэт и безумцы
* Удивительное убежище

Скандальное происшествие с отцом Брауном:

* Скандальное происшествие с отцом Брауном
* Убийство на скорую руку
* Проклятая книга
* Зеленый человек
* Преследование Синего человека
* Преступление коммуниста
* Острие булавки
* Неразрешимая загадка
* Сельский вампир

Тайна отца Брауна:

* Тайна отца Брауна
* Зеркало судьи
* Человек о двух бородах
* Песня летучей рыбы
* Алиби актрисы
* Исчезновение мистера Водри
* Худшее преступление в мире
* Алая луна Меру
* Последний плакальщик
* Тайна Фламбо

Человек, который знал слишком много:

* Лицо на мишени
* Неуловимый принц
* Душа школьника
* Бездонный колодец
* Волков лаз
* «Белая ворона»
* Месть статуи

Четыре праведных преступника:

* Восторженный вор
* Честный шарлатан
* Пролог
* Умеренный убийца
* Преданный предатель
* Эпилог

Философия

* Ортодоксия
* Эссе

Честертон сделал для английской литературы то же, что Достоевский для русской: он оправдал детектив, погрузив жало философской мысли в плоть самого разбитного из низких жанров. Он как бы заставил проповедника-в-себе заговорить на чужом языке. Схожий, но противонаправленный жест совершил Оскар Уайлд, затащивший непристойную физиологичность в светский литературный салон - за что и поплатился жестким общественным порицанием, действенным до сих пор.

ГКЧ (как давно называют Гилберта Кийта Честертона его любители в России) пошел другим путем. Свои рассказики он публиковал в газетах, следовательно, сам высокородный аристократ мысли вышел в пролетарские предместья. Это тоже чудачество, но общественно менее опасное, чем, скажем, чудачества Уайлда. В конце концов, гнушающемуся развлекательной литературы вольно не брать в руки детективы об отце Брауне, авантюрного «Человека, который был четвергом» или вышедшую впервые после смерти автора книжку «Парадоксы мистера Понда».

Ее главный герой - государственный чиновник мистер Понд, круглоголовый человек, похожий на рыбу покатым лбом, глазами навыкате и привычкой беззвучно открывать и закрывать рот, дергая себя за бороду. В каждом рассказике к нему приставлены благоразумный дипломат сэр Хьюберт Уоттон и благородный бездельник капитан Гэхеген, выполняющие роль коллективного Ватсона при пучеглазом Холмсе. Впрочем, это, скорее, постоянная декорация.

Эти нонсенсы, несомненно, самый любимый литературный прием ГКЧ. И рассказы об отце Брауне, и «Перелетный кабак», и «Человек, который был Четвергом» строятся как разгадывание подлинного смысла бессмыслицы. Это не те парадоксы, что украшают постройки Уайлда или Шоу. Это не сверкающие стразы циркового наряда, а крючки с наживкой, затягивающие читателя вглубь, к дидактике честертоновой проповеди.

В конце концов, все парадоксы мистера Понда, патера Брауна и анархистов на разные дни недели, все словесные игрища Честертона восходят к совсем другому тексту, где ученики приступают к учителю с вопросом: зачем говоришь с народом притчами? И он отвечает: «Потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют» (Мтф, 13).

То же происходит и с парадоксами мистера Понда: «Лишь два типа людей останавливали его с изумлением - самые тупые и самые умные. Тупые - потому что только абсурдность сбивала их с присущего им уровня разумения; так и действует истина через парадокс. Единственной частью его разговора, которую они могли уразуметь, была та, которую они уразуметь не могли. А умные прерывали его, зная, что за каждым из этих престранных противоречий скрывалась весьма странная история».

Эта необходимость совмещать в одном тексте прямое высказывание и ее перифрастическую версию становится знаком языкового кризиса конца XIX столетия. Риторическая изощренность и полное разложение традиционной риторики были как раз содержанием честертоновской эпохи - один из рассказов книги («Преступление капитана Гэхегена») именно этому и посвящен. В нем три «светские женщины» (ГКЧ не слишком-то их любил) слушают старомодные речи Гэхегена - и каждая слышит лишь обрывки слов.

Честертону удалось, как ходульному плясуну (образ бессовестно похищен из последнего рассказа книги) стоять по обе стороны пропасти: одной ногой в старомодной системе ценностей, а другой - в новом языке. Быть может, от этого его изображение новой жизни не лишено привлекательности. Наверное, самому автору казалось, что та «модная пьеса», которую он описывает, смешна и только: посередине сцены бассейн, голоса героев сперва раздаются из-за кулис, а сами они появляются с колосников, прыгая в воду с невидимой зрителям вышки. Но ведь - свежо, зрелищно! Впрочем, думаю, что в честертоновском языке этих слов не было.

Человек-гора (Наталья Трауберг)

Маленький и молодой Честертон

Гилберт Кийт Честертон родился 29 мая 1874 года, в один день с Джоном Кеннеди, в один год с Бердяевым и Черчиллем. Отец его, Эдвард Честертон, унаследовал вместе с братом процветающее дело (продажа недвижимости) и был, по-видимому, очень похож на идиллических отцов из викторианских детских книжек, скажем - на мистера Кармайкла из «Маленькой принцессы». Детство Честертона - уже вызов. И в конце прошлого века, и сейчас мы думаем, что «на самом деле», «в жизни» бывает только всякая гадость. Однако Честертон неустанно напоминал: все эти темные ямы не совсем «есть», потому они и исчезают, как не было, а остается, наследует землю тот слой, из-за которого, читая сказки, испытываешь «радость узнаванья».

Обойдем сразу все споры, «правда» это или «неправда». Честертон считал правдой только это, а судить, если хотите, можно по плодам.

Тогда получится, что в Кенсингтоне, сперва - на Шеффилд-террас, потом - в Уоррик-гарденз, жила уютная, свободная, просвещенная семья. Отец, возвращаясь домой, писал акварели, гравировал, переплетал книги, написанные им для своих детей, украшал дом и сад. Честертон мало пишет о матери, но нет ни единого свидетельства о каком-нибудь «скелете в шкафу». Ее невестка, жена младшего брата, считала ее и несобранной, и несколько властной; но оба сына не похожи на тех, кого подавляла мать. Когда в 1895 году Гилберт стал совершеннолетним, она писала ему в Оксфорд, где он гостил: «Благодарю Бога за день, когда ты родился, и за день, когда ты стал взрослым. (…) Что бы я ни сказала, что бы ни дала, это не выразит моей любви и моей радости оттого, что у меня такой сын». Так не пишут властные, пожирающие матери.

Звали ее Мэри-Луиза; считалось, что ее семья восходит к французам по фамилии Грожан (по-английски - Гроджин), но ученые теперь раскопали, что восходит она к французским швейцарцам. Мать ее была шотландкой, урожденной Кийт. История знает многих Кийтов, скажем - зятя Роберта Брюса, сэра Александра Кийта. Нам интересней, что Джеймс Кийт жил в XVIII веке в России и был здесь одним из основателей масонских лож. Видимо, он - косвенный, а не прямой предок Честертона.

Детей у Честертонов было трое, но дочка Беатрис умерла в 1876 году. Через три года, осенью 1879-го, родился брат Сесил.

Еще через много лет вдова Сесила, Ада Честертон, написала, что увидела она в их доме, когда пришла туда в первый раз. Стены в столовой были бронзово-зеленые. Краснодеревый стол, краснодеревый поставец с бутылками, еще какой-то стол со скатертью винного цвета, камин по рисунку отца. Вероятно, Ада сидела лицом к двери, за которой виднелась розовая гостиная, а дальше - «длинный и дивный» («long and lovely») сад, где росли сирень и жасмин, ирисы, вьющиеся розы. У дальней стены стояли высокие деревья - в праздничные вечера отец семейства вешал на них разноцветные фонарики. В комнатах того этажа, который у нас называется первым, всюду стояли высокие книжные шкафы. А на всех окнах - зеленые ящики с цветами.

Там же, в столовой, напротив камина висел портрет маленького Гилберта, заказанный итальянскому художнику Баччени. Это - вылитый Седрик, лорд Фаунтлерой, и в таком же самом костюмчике - черный бархат, белый кружевной воротник, золотистые локоны. Есть и более раннее изображение, Гилберт года в полтора, очень жалобный и худенький, но приветливый. Лет в семь, когда кончается сравнительно раннее детство, Честертона остригли, на фотографии он мрачный и стриженый, а жалобный и худенький, но неприветливый - Сесил. Дальше, до свадебной фотографии, юный Гилберт Кийт непременно мрачноват и стрижен по-мужски, без завитков.

Принято считать, что в детстве Честертон верующим не был, но вряд ли это так. Семилетний Честертон рисовал распятие (для Англии тех времен - связанное с католичеством), а немного раньше написал «God is my sord and my sheellbiker» (примерно: «Бог мой меч и мой щитолат»). Крест и меч, судя по рисунку, уже тогда были связаны для него. Другое дело, что хороший ребенок не различает, как взрослый, естественного и сверхъестественного.

В 1881 году Честертон пошел в подготовительную школу, в 1886-м ее закончил, а в самом начале 1887-го, двенадцати с половиной лет, поступил в старинную школу Сент-Полз, основанную при соборе Св. Павла другом Томаса Мора. За четыре века ее кончили многие прославленные люди, в том числе - Мильтон и Мальборо. От Итона, Харроу или Рэгби она отличалась тем, что была в самом Лондоне, мальчики жили дома. Кроме того, спорту здесь отводили совсем небольшое место. Страшно представить, что делал бы подросток Гилберт в старинных интернатах с полями и площадками для игры. Он и в Сент-Полз с большим трудом занимался гимнастикой. К тому времени проявились очень важные его черты: он был исключительно неуклюж и исключительно кроток.

Исследователи рассуждают сейчас о том, чем именно он болел, и приходят к выводу, что начались неполадки эндокринной системы. Он еще не был толстым, но стал очень высоким. По его словам, он все время спал; видимо, не все время, потому хотя бы, что, по его же словам, самозабвенно читал стихи, когда шел в школу. К тому же, он их писал. Мальчики стали над ним смеяться - например, положили ему снегу в карманы, и он заметил только в классе, что под партой образуется лужа; но он обезоружил их полным отсутствием самолюбия. Преподаватели явно любили его; например, не наказывали, когда он забывал готовить уроки. Позже один из его друзей сказал, что он был кротким, «как старая овца».

Довольно скоро, в 1890 году, Честертон возглавил Клуб Дебатов, куда входили Люшен Олдершоу, братья д’Авигдор, братья Соломон, Фордэм, Солтер, Вернэд и Бентли. Он дружил всю жизнь со всеми, особенно - с Бентли и Олдершоу. О том, каким они его видели тогда, Бентли пишет: «Г. К. Ч. (…) был необычайно высоким, долговязым мальчиком с серьезным, даже угрюмым выражением лица, которое очень легко сменялось веселым и счастливым».

Однако сам Честертон себя таким не видел. Этим годам он посвятил главу «Автобиографии», которая называется «Как быть болваном»; но даже ему пришлось рассказать о неожиданных успехах. Умные учителя заметили, как он даровит; среди прочего, ему дали Мильтоновскую премию за поэму о св. Франциске Ксаверии. Почему он писал о католике, неясно. Ко второй трети века католики почти перестали быть «лишенцами». В католичество перешли такие выдающиеся люди, как лорд Эктон; в расцвете славы были кардинал Ньюмен и кардинал Мэннинг. Но большинство по-прежнему считало «папистов» кровожадными чудищами.

Когда Честертону вручали премию, которую до тех пор давали только ученикам выпускного класса, он вышел, постоял, забыл взять диплом и вернулся на место. Родители уже знали, что ни в Оксфорд, ни в Кембридж он не пойдет, хотя школа именно туда и готовила. Считалось, что он хочет учиться живописи. Скорее всего, это не шокировало семью; однако что-то их настораживало - может быть, Гилберт был уж слишком рассеян. Позже он считал, что в юности «нормально побыть ненормальным». Наверное, так и есть, но это очень тяжело.

Внешне, впрочем, все было неплохо. В награду за премию отец поехал с ним во Францию, и Честертон писал оттуда Бентли, рассказывая о «старых abbes… в черных одеждах», «бронзовых французских солдатиках» в «алых шапках», о «голубых блузах» рабочих и «белых чепчиках» женщин. Ощущение веселой раскрашенной картинки уже есть, но еще не появились четкость, глубина и прозрачность, благодаря которым его книги сияют, словно Новый Иерусалим. Вернувшись, в последнем классе, он написал стихи о Деве Марии и о святом Франциске; однако есть у него и стихи, типичные для тех лет, - и антиклерикальные, и даже богоборческие.

Упорно не желая поступать в университет, Честертон расставался с друзьями. Чтобы он все-таки учился, нашли компромисс - он стал посещать лекции в Лондонском университете. Латынь преподавал Хаусмен, тогда еще не прославившийся своими стихами. Честертону его занятия не нравились, и он перестал на них ходить. Более или менее постоянно ходил он в Слейд-скул, училище живописи, но, по его собственным словам, ничего не делал. Именно там он встретил, среди многих «декадентов», особенно страшного ему человека, о котором через десять лет с лишним написал эссе «Ученик дьявола».

Бывали они с младшим братом в тех гостиных, где проводились спиритические сеансы. От них у Честертона осталось мучительное чувство, но поразило его и то, что столик просто врет. Эдвард Честертон, пошедший туда с сыновьями, видимо - из любопытства, попросил назвать фамилию дальней родственницы и получил ответ: «Мэннинг». Честертон-старший сказал: «Чушь!» Столик: «Была в тайном браке». Эдвард Ч.: «За кем?» Столик: «За кардиналом Мэннингом». Что это все значит, Честертон не понял. Как это приятно!

На каникулы 1894 года он поехал в Италию и писал из Флоренции и Милана восторженные письма; объехал много городов, был в Венеции и в Вероне. Однако именно в том году обеспокоенная его странностями мать советуется с директором его бывшей школы, и тот говорит ей: «Шесть футов гения. Лелейте его, миссис Честертон, лелейте его». Буквально de profundis, из глубины отчаяния, юный Честертон пишет стихи, не похожие на подражательную поэму о Франциске Ксаверии:

Был человек, он жил давно, на Востоке,
А я не могу смотреть на овцу или птицу,
На лилию, на колосья, на воробья, на закат,
На гору и виноградник и о нем не подумать.
Если это не значит «Бог», что же это такое?

В журнале, который издавала Слейд-скул, напечатали его рассказ о мальчике, которого считали безумным, потому что он всему удивлялся. Так появился впервые «священный долг удивления», которым много лет спустя закончится его последняя книга…

Летом 1895-го Честертон поступил на службу - сперва в одно издательство, потом в другое, «Т. Фишер Анвин», где пробыл до 1901 года, почти шесть лет. Целый день он читал там чужие рукописи и давал отзывы. Вечером и ночью писал сам. Летом 1896-го он опять поехал во Францию и опять рассказал в письме Бентли об английских девушках в белых пальто и алых беретах, похожих на маки, и о французских девушках с черными косами, в которые вплетены алые ленточки.

Видит он все яснее и четче, мир просветляется. Самое главное - он непрерывно благодарит, хотя толком не знает, кого именно. И это немедленно окупилось, совсем как в сказке.

Осенью 1896 года Олдершоу повел Честертона в гости, чтобы тот познакомился с его невестой, Этель Блогг. Она жила с матерью, двумя сестрами и братом в пригороде, который называется Бедфорд-парком. Он был новый, его начали строить за двадцать лет до этого для «людей искусства», которым было тяжело в сером, скучном Лондоне. В «Автобиографии» Честертон напишет, что Лондон похож на «плохой чертеж», а Бедфорд-парк - «причудливое предместье». Действительно, домики там стилизованные, в стиле королевы Анны, а доходные дома прошлого века, для нас - уютные, даже поэтичные, прекрасно уравновешены дворцами, особняками, соборами, а главное - садами.

Недавно я там была, посидела в кафе, посмотрела на кабачок, постояла перед домиком Блоггов. От Ноттингхильских ворот, близко от которых (немного южнее) жили Честертоны, к Бедфорд-парку - прямой путь, через Хаммерсмит, все на запад. По «Автобиографии» получается, что, бродя по Лондону, Честертон неведомо зачем свернул в сторону, взобрался на мост, перекинутый через пути, и увидел «вдалеке, над серым пейзажем, словно рваное красное облако заката, искусственную деревню…» Прошла я не весь путь, только от Хаммерсмита, но других мостов там не было. Скорее всего, он взобрался на мост уже в Бедфорд-парке - тогда почему «вдалеке»? Но это еще ничего; непонятно другое - связаны эти «описанные мгновения» с тем, что Олдершоу повел его к Блоггам, или нет. Конечно, жизнь состоит именно из таких совпадений: влез на мост, увидел - и тебя ведут именно туда. Но поневоле подумаешь, что Честертон сам пошел искать странное предместье.

Много позже Честертон вспоминал, что молоденькая Франсис напомнила ему мохнатую гусеницу с перехватами. Видимо, у нее были распущенные волосы, украшенные в духе прерафаэлитских картин. По его словам, она была похожа на эльфа или на девушку с полотен Берн-Джонса, «если бы лицо ее не было смелым». Гость увидел в нем «аскезу веселости, а не аскезу печали, та легче». Пытаясь поточнее изобразить свою прекрасную даму, он писал: «… гармония коричневого и зеленого. Есть и золотое, не знаю что, наверное - корона».

Почти два года, мгновенно вынырнув из тьмы, молодой Честертон проводил в «причудливом предместье» все свободное время. Там же жил Йейтс со своими сестрами и царила именно та атмосфера, которая побуждает считать всех остальных мещанами. Честертон ухитрился впитать все лучшее, не притронувшись к худшему, прежде всего - не заразившись ни опасной мистикой, ни высокомерием. Он сумел увидеть в гордыне ирландского гения благородную привередливость к людям и любил бывать у него дома, наслаждаясь «неповторимой комедией ирландских шуток, сплетен, насмешек, семейных ссор и семейной гордости» - и мастерской сестер Йейтса, где учили украшать комнаты по образцу «расшитых одежд неба».

Объясниться в любви к Франсис Честертон решился только летом 1898 года, у мостика, в Сент-Джеймс парке. Миссис Честертон не очень понравилось, что он женится, свадьба долго откладывалась, видимо - главным образом из-за нее. Мать и сын пишут друг другу так деликатно, что надо вычитывать это между строк. Блогги были беднее и ближе к богеме, но свободомыслящие Честертоны вряд ли обратили бы на это внимание. Кроме того, Франсис со всеми своими зелеными платьями, опушенными серым мехом, и распущенными волосами совершенно не походила на мечтательную, изысканную барышню: терпеть не могла луну, любила огород больше, чем сад, а главное - верила в Бога и ходила в церковь. А Честертоны были такими, как весь их круг: очень строгий к себе нравственный кодекс, любовь к Христу, нелюбовь к обрядам и догмам, сравнительный скепсис. Что говорить, это гораздо лучше ханжества, но очень неустойчиво. Дети обычно идут или вверх, или вниз.

Как бы то ни было, Честертон, видевший и скептиков, и дичайших мистиков, отнесся с благоговением к вере своей невесты и на десятом году брака, посвящая ей поэму, честно писал: «Ты, что дала мне крест».

Придя домой после объяснения у мостика, он сообщил Франсис: «Чувство собственной ничтожности захлестывает меня, я пляшу и пою». Этой фразой можно описать всю его мудрость. Обычно, ощущая свою ничтожность, мы скорее сердимся, чем поем.

Последние годы прошлого века молодой Честертон целые дни работал, вечером бежал в Бедфорд-парк, ночью писал невесте. Тем временем отец дал денег на издание книжки, в которую вошли странная, довольно подражательная поэма «Дикий рыцарь» и некоторые стихи. Рецензии были, и хорошие, но ничего особенного.

Начался двадцатый век - конечно, в 1901-м, а не в 1900-м году. И, словно историю писал Честертон, все переменилось: умерла королева, поженились Гилберт и Франсис, а молодой эссеист стал знаменитым.

Тогда, в первые месяцы века, Честертону уже заказывали статьи для газеты «Дэйли Ньюс». Журналистов в Англии было много; пресса, в современном смысле, существовала 200 лет. Пятью годами ранее братья Хармсворды, будущие лорд Нортклиф и лорд Ротермер, создали «желтую» прессу; но, видимо, газеты и журналы все равно были скучными, а часто - и пошлыми. Честертон не стал считаться с правилами - и сразу привлек внимание. Он это знал. При всей своей скромности, он писал невесте: «Я и впрямь думаю, что совершу переворот в журналистике, введя в газетные статьи поэтическую прозу». Лет десять назад, в газете «Сегодня», Александр Генис озаглавил статью о нем: «Дайте мне легкомысленного Гилберта, и я переверну журналистику», перефразируя слова нашего героя: «Дайте нам легкомысленную журналистику, и мы перевернем Англию».

Печатался Честертон и в «Спикере». Читатели стали осыпать обе газеты письмами, восхищаясь и спрашивая, кто такой Честертон; пришлось издать статьи особой книжечкой. Через год, когда вышел второй сборник, к славе молодого эссеиста уже привыкли и спокойно писали: «…если есть сейчас более популярный журналист, чем Г. К. Ч., я бы хотел с ним познакомиться». Привыкли и к карикатурам, таким беззлобным, что можно говорить об умилении. Быстро толстеющего, очень высокого Честертона прозвали Человеком-горой, как лилипуты - Гулливера.

Чем же Честертон так удивил всех и обрадовал? Самое главное, пожалуй, вот в чем: мир становился уж очень больным - он был здоровым; мир становился все прозрачней - он был радостным и детским. Он соединил именно то, чего не хватало начинавшемуся веку: ангельскую легкость и человеческий уют.

28 июня 1901 года, сразу после венчания, Честертон зашел выпить молока в молочную, где бывал в детстве с матерью. Свадебная фотография - последняя, где можно еще надеяться, что у него будет взрослая внешность. Понимая, что элегантным и даже опрятным мужа не сделаешь, Франсис придумала для него костюм - широкий плащ и широкополую шляпу. Волосы немножко отросли, образовались завитушки на затылке, как у детей того времени (те, кто постарше, видели такую прическу на значке октябренка). Один человек сказал, что у Честертона голова ангелочка и тело Фальстафа.

Зимой, в конце года, молодые супруги переехали за реку, в скромный Баттерси. До этого они снимали домик на прелестной маленькой площади, Эдвардс-сквер, почти рядом с домом родителей, но молодому журналисту это еще было не по карману. А чтобы платил богатый отец, никому и в голову не пришло. Соседи с Эдвардс-сквер вспоминали: «К нам вошел без доклада очень высокий светловолосый молодой человек с милым лицом и сразу сказал приятным голосом: „Вы не присмотрите за нашим котенком? Мы уезжаем дня на два“. Котенка он прижимал к себе обеими руками».

В новом месте они жили скромно, он ощущал себя поденщиком-газетчиком. Денег им постоянно не хватало. В 1904 году он проел последнее в кабачке «Чеширский сыр», пошел в издательство и рассказал замысел «Наполеона Ноттингхильского». Ему дали авансом 20 фунтов, он прибежал домой и высыпал Франсис в подол золотые монеты. Через несколько месяцев, когда он сдал свой первый роман (предсказав по ходу дела дату «1984»), ему заплатили еще, совсем немного.

Честертон постарше

В 1900–1910-е годы Англией правил Эдуард: немолодой король, похожий на студента, которому удалось удрать от строгих родителей. Честертоны, правда, еще не появлялись при дворе - зато часто бывали теперь там, где кишат знаменитости и крупные политики. Последние иногда приводили Честертона в ужас.

Одно знакомство оказало огромное влияние на всю его жизнь. Еще в 1901 году Олдершоу познакомил его с молодым журналистом и поэтом Хилером Беллоком - тот сам об этом попросил. Не успели они войти в кафе, Беллок покровительственно сказал: «Честертон, а вы неплохо пишете». Умный, талантливый, агрессивный полуфранцуз, ненавидевший почти все, кроме «доброго порядка», полюбил Честертона, но обращался с ним как старший с младшим, хотя разница у них - четыре года. Честертон его слушался. Очень может быть, что без него он скептичнее относился бы ко многому в истории романских стран, а главное - в истории Церкви.

Издатель Фрэнк Шид пишет, что Беллок «боролся не только с идеями, но и с людьми». Это еще мягко сказано. К примеру, он сочинил песню с рефреном «А всех врагов загоним в Ад!» и неуклонно пел ее в сочельник. Или такая сценка: Беллок стоит на коленях в Вестминстерском соборе, служка вежливо шепчет, что здесь чье-то место. Беллок: «Пошел к черту!» Служка: «Простите, сэр, я не знал, что вы католик». Честертон же уступал место даже кошкам, и полагал, что именно этому учит его вера.

В эпоху Эдуарда Честертон был исключительно счастлив, и Франсис тоже, хотя первые восемь лет ей бывало нелегко. Гилберт целыми днями бродил по Флит-стрит, от газеты к газете и от кабачка к кабачку. При всей своей приветливости и куртуазности он часто не замечал знакомых, глядя куда-то близорукими глазами. Писал он буквально везде, даже у стены и на колене.

Летом 1909 года Честертоны купили домик с садом в маленьком городке Биконсфилде, на полпути до Оксфорда. Они еще надеялись, что там будут и дети. Франсис незадолго до этого сделали какую-то операцию, но не очень обнадежили (Гилберт мешал врачам и сестрам, сидя на лестнице, где он писал ей сонет). Наверное, это было единственной бедой их брака. Франсис говорила позже: «Я хотела иметь семь красивых детей». Биконсфилдский дом мгновенно наполнился детьми друзей и соседей.

Ланс Сивекинг: «В детстве я называл Честертона „кроткий лев“ - именно на льва он был похож, когда играл со мной в саду. Он не умел реветь, как львы в зоопарке, но все же рычал высоким и нежным голосом. До конца своей жизни он оставался для меня кротким львом».

А вот другой выросший ребенок: «Честертон, в самом редком и подлинном смысле слова, был современником и сверстником всякому. Он болтал, разыгрывал сценки, играл с нами, читал нелепые стихи, и вы не думали, что он дружелюбно старается перебросить мостик через пропасть между нами, вы просто чувствовали, что этой пропасти нет».

В эти же счастливые годы Честертон, как он сам сказал, «разочаровался не в либерализме, а в либералах». Он скоро понял, как призрачна политическая жизнь. Кроме того, он заметил ту тенденцию, которая привела и к лейборизму, и к государству благосостояния: помогать людям, не считаясь с их желаниями и жизнью.

В 1904 году, гостя у знакомых в деревне, он познакомился с католическим священником Джоном О’Коннором, и они разговорились о тайнах зла. Честертона поразило сочетание в нем чистоты и мудрости, свойственной и ему самому, хотя он об этом не знал. Этот священник стал ему близким другом, а позже - духовником.

Именно О’Коннор в своей книге «Отец Браун о Честертоне» рассказал об одном из трех известных случаев, когда Честертон рассердился, и единственном, когда рассердился зря. Однажды, уже в темноте, гости и хозяева возвращались из сада в дом. О’Коннор хотел помочь подслеповатому другу, но тот резко вырвался - и сразу поплатился: упал, сломал руку, лежал шесть недель. Кротость его была выбором воли, а не чертой характера. Он, не веривший ни в детерминизм, ни в человеческую безгрешность, первым бы с этим согласился.

В 1908 г. Уэллс писал о своей мечте - он хотел бы, чтобы его изобразили среди друзей на расписном плафоне. Первым он называет Честертона, с которым они пьют пиво из красивых бутылок (или фляжек, flagons). «С Честертоном, - уточняет он, - но никак не Беллоком». Несомненно, Беллок сам отказался бы пить с Уэллсом.

Однако и у честертоновской терпимости был предел. Еще в Лондоне, до Биконсфилда, Алистер Кроули предложил ему дискуссию, а он отказался, единственный раз в жизни. Напомним, что «черный мистик» Алистер Кроули был изгнан даже из оккультного ордена «Золотая заря», где состояли Йейтс и Чарльз Уильям, а позже - из Италии, за «extreme practices» (примерно - «чудовищные действия»). Сам он считал себя «худшим человеком на свете».

Пожалуй, о «пресловутом оптимизме Честертона» можно говорить по отношению к эпохе Эдуарда, но не к эпохе Георга. Благодарил и радовался он по-прежнему, однако для него уже четко разделились пласты «Божьего мира» и нашего мира себялюбивых страстей. Конечно, короли тут ни при чем, но что-то в промыслительной судьбе Англии явно переменилось, когда в 1910 году миролюбивого сибарита, принявшего перед смертью католичество, сменил его простодушный сын, похожий на лондонца из среднего класса и на своего кузена Николая II.

1913 год почти наполовину заняло судебное дело, после которого Честертон уже оптимистом никак не был. Его неугомонный брат решил разобраться в махинациях, связанных с компанией Маркони. Возглавлял ее тогда Годфри Айзекс, а касалось все это политиков самого высокого ранга. Айзекс подал на Сесила в суд за клевету. Несколько месяцев тянулись какие-то предварительные разбирательства, очень тяжелые для семьи Честертонов. Сесилу угрожало трехлетнее заключение.

Представить себе этого человека нетрудно - старший брат много раз пытался описать его, от Руперта Гранта в «Клубе удивительных промыслов» до Гэхегена в «Мистере Понде». Тогда Сесил очень дружил с Беллоком и стал издавать с ним вместе газету «Свидетель», где и поместил злосчастные разоблачения. Суд состоялся в конце мая - начале июня. Против ожиданий, Сесил отделался штрафом в сто фунтов и, уж совсем против ожиданий, сразу после суда принял католичество. Теперь католиками были все самые близкие Честертону молодые мужчины - Беллок, Бэринг, отец О’Коннор и любимый брат.

Честертон лишается возраста

Честертон заболел к концу 1914 года. Ему было сорок лет (почти с половиной). До этого он очень много работал, пылал патриотизмом, ругал «берлинское варварство» - и вдруг буквально свалился и от Рождества до Пасхи, видимо, был без сознания. Болезнь его снова и снова пытаются определить. Да, водянка; да, плохо с сердцем - но это несоизмеримо с какой-то временной смертью. Когда Честертон стал приходить в себя, Франсис спросила его, чтобы как-то вернуть сознание: «Ну, скажи, кто за тобой ухаживает?» - и он ответил: «Бог».

Когда он стал понемногу работать, ушел на фронт Сесил. В 1916 году, вернувшись на несколько дней, Сесил прибежал к своей возлюбленной Аде Джонс, журналистке левых взглядов, которую называли «королевой Флит-стрит», и предложил немедленно обвенчаться. Сразу после церемонии они пошли в знаменитый кабачок «Старый чеширский сыр» на Флит-стрит. Друзья стояли вдоль улицы - она длинная, - чтобы войти туда по очереди и посидеть на свадебном пиру. Кабачок - маленький, там стола четыре.

Сесил уехал. Следующий раз Ада увидела его сразу после конца войны, когда срочно поехала к нему во Францию, в госпиталь. Там, при ней, он и умер.

После смерти Сесила, не сразу, Ада предприняла в его память самое важное дело своей жизни. Прожив без денег и помощи две недели в бедных районах, она написала книгу «В самом темном Лондоне» и стала создавать на пожертвования дома для бездомных и безработных женщин, которые назвала «Cecil Houses». Жена Георга V, королева Мария, поддержала ее. Позже, уже при Георге VI, она стала кавалерственной дамой, получив Орден Британской империи, а умерла - при Елизавете, в 1962-м! Мать Гилберта и Сесила любила ее больше, чем тихую Франсис.

Отвлеклась я, потому что не могу писать об этих четырех годах в жизни самого Честертона. То, что написал в это время он сам, просто незначительно по сравнению с любым другим периодом. Вошел в эти годы молодой человек, вышел из них - то ли старый, то ли просто без возраста.

Второе детство

Мирные годы начались для Честертона со смерти брата. Сесил умер, и старший брат совершенно этим оглушен. Ему только сорок пять лет, но те, кто описывал его в это время, говорят и о седине, и об особенной тонкости черт, и о совсем уж беспомощном взгляде. Читают его не то чтобы мало, но иначе. Он как бы отошел в массовую литературу, пусть и самого высокого класса. Тем, кто себя из массы выделил, смешон старомодный защитник добродетели. Они-то знают, что Бога нет, а человек подвластен только похоти, или корысти, или тяге к власти. Конечно, пока это - небольшой круг, но моду диктует именно он. Там, в Англии, началось то, что не кончилось и теперь, - Честертона считают великим одни католики; но, как обычно бывает в таких случаях, делают из него что-то вроде статуи или чучела.

Сразу после Рождества 1919 года Честертоны уехали в Палестину. Это было нелегко, но помог Морис Бэринг, который стал дипломатом. Книга «Новый Иерусалим», написанная по возвращении из паломничества, очень неровная. Такие куски, как «Битва с драконом» или отрывок про розовый куст, - поразительны. Но апологию Готфрида Бульонского больно читать, особенно потому, что написана она блестяще, это почти стихи.

Честертон пишет очень много писем, где впервые жалуется на бремя работы. Лекции в Америке, и те кажутся ему отдыхом. В самом начале 1921 года они с Франсис отплывают туда; встречают их с неслыханной помпой. Честертон растерян, а Франсис в каком-то городе говорит журналисту: «Слава богу, мой муж совершенно нормальный. Популярность нужна ему не больше, чем мне».

По возвращении в Биконсфилд они надстроили отдельный домик, ранее предназначавшийся для работы или для гостей. Ада описывает кирпичный камин, два низких кресла - и сад, где росли и пионы, и маки, и подсолнухи (вспомним, что молодая Франсис предпочитала саду огород). Именно тогда Честертон написал жене стихи, где предполагает, что Адам давал имена животным, а Ева - растениям.

Для животных он вполне заменил предавшего их Адама. Кроме собак в доме была кошка Перки. Ей удавалось есть рыбу с его тарелки; когда служанка пыталась ее согнать, он говорил: «Мне не мешает, что мы с ней едим».

Кажется, он немного успокоился среди зверей и цветов, но тут умер отец. В начале 1922 года Эдвард Честертон простудился и как-то загадочно угас, мгновенно утратив свою живость и сдержанность. Он наотрез не соглашался встать, тем более - выйти на свежий воздух, и стал слабеть умом. Так кончилась цепочка смертей - школьные друзья, брат, отец. Биографы иногда считают, что поле его жизни было расчищено для нового начала.

29 мая, ко дню рождения (Честертону исполнилось только 48 лет!) Морис Бэринг писал ему: «Я всегда восхищался Вашим отцом. Он напоминал мне моего, они такие английские!» Писем в эти месяцы очень много. С Бэрингом, Беллоком, отцом Макнебом, отцом Ноксом и отцом О’Коннором Честертон рассуждает о переходе в католичество. Главным препятствием было то, что Франсис оставалась англиканкой.

Надеюсь, многие спросят: неужели это так важно? Неужели мудрые, милостивые, доверяющие Богу люди никак не могут ощутить, что христианство едино? Но вот, не могли. Англичане Нокс и Бэринг ушли из англиканства; даже «высокой» Церкви им было мало. Дороти Сэйерс, Ивлин Андерхил, Чарльзу Уильямсу - достаточно, Элиот в нее перешел из унитариев, а вот Честертону и его друзьям хотелось из нее уйти.

Честертон (а в какой-то мере и Нокс, и Бэринг) считал, что протестантство, включая все англиканство, намного суше и мрачнее католичества. В одном из сравнительно ранних эссе он писал, что только католичество сохранило человечные добродетели, скажем - приветливость и «вежество»; в одном из поздних, уже католиком, - что только оно сводит небо на землю, в уютный дом, к цветам, зверям, маленьким радостям. Если бы его спросили, почему все это есть в Голландии или Скандинавии, он бы, я думаю, ответил, что протестантство не смогло это вытравить. Как-никак, он решился ходить в разные церкви с Франсис, а она не сразу пошла за ним; значит, это было для них очень серьезно.

Сам переход был очень тихим и скромным. Католического храма в Биконсфилде еще не построили, но была часовня в бывшем танцевальном зале местной гостиницы. 30 июля 1922 года туда пришли Честертоны и два священника: отец Джон О’Коннор и отец Игнатий Райс. После крещения мужа и жену оставили ненадолго одних. Когда о. Райс вернулся, он увидел, что Франсис плачет, а Гилберт обнимает ее и утешает. Монсеньор Роналд Нокс писал после смерти друга: «В 1922 году, когда ему было под пятьдесят он перерос мальчишку и стал младенцем, присоединившись к нашей Церкви».

При конфирмации Честертон взял имя Франсис - и в честь жены, и в честь святого Франциска, книгу о котором издал на следующий год.

Бернард Шоу писал ему: «Вашей идеальной Церкви просто нет, ее и не может быть внутри официальной организации… Не может быть и официально католического Честертона».

Прежде чем возмущаться или восхищаться этими словами, припомним, как один литовский священник, показав на грязный абажур, сказал, что, если лампа не горит, пятна очень видны, а если горит - не очень. Конечно, это не отменяет слов Христа и пророков - пятна невыносимы; но у Честертона была особенность, удивлявшая даже очень набожных людей: лампа горела для него всегда, пятен он не замечал.

Примерно к 1908 году, в ходе острой полемики, Честертон и Шоу подружились. Честертон писал, что Шоу - как Венера Милосская: все, что в нем есть - прекрасно. Среди прочего, по мнению Честертона, Шоу недоставало любви к выпивке; он не знал, а скорее - знать не хотел, как искалечил детство Шоу его отец, алкоголик и ханжа.

Последние годы

Работа для Честертона становилась все труднее; тащить на себе газету, оставленную ему братом, было истинным подвигом. Газета непрерывно прогорала, и Честертон срочно писал какой-нибудь рассказ о Брауне, чтобы заткнуть дыру. «Руководить» он не умел. Многие, вспоминая о нем, жалеют, что он был таким мягким. Но любила его вся редакция. Сотрудники в своих мемуарах пишут о том, как он крестил спичку, закуривая сигару, как радостно смеялся, как превозмогал постоянное нездоровье. Казалось бы, чуть за пятьдесят - но он был болен. Ему было трудно дышать, иногда - ходить, он опухал. Его уговаривали сесть на диету, не пить, не курить, всерьез лечиться, но, как другой святой нашего века, Иоанн XXIII, он этим советам не следовал. Аскеза его была в другом. Один биограф писал, что он «прикован к мысли».

Честертон заметил «массовую культуру». Многие уже замечали ее - но презирали; он этого сделать не мог. Честертон защищал дешевое чтиво, возносил хвалу «шарманочному люду». «Обычного человека» он считал не дураком, не пошляком, а подвижником, знающим скромность, радость и надежду. Теперь, в 20-х и 30-х годах, ему стали противны новые виды пошлости, - но обвиняет он прессу, рекламу, радио, а не тех, кого они соблазнили. «Если мы не вернем людей к радостям повседневности, которую называют скукой, - пишет он, - наша цивилизация рухнет лет за 15. Как только кто-нибудь предлагает разумный выход из этих бед, ему говорят, что ничего не получится, нынешние горожане не примут такой жизни. Да, конечно; ведь жизни они не знают. Они знают, как уйти от нее, отвлечься, скажем - увидеть сон в кино. Словом, если мы не поможем понять, как хороши рассвет, и еда, и животворящие тайны работы, цивилизацию нашу поразит болезнь усталости, от которой не вылечиваются. Так умерла великая цивилизация язычников - от хлеба, зрелищ и неумения увидеть домашних богов».

Чтобы разбудить несчастных горожан, несколько друзей основали осенью 1926 года Лигу дистрибутистов. Председателем выбрали Честертона, одним из самых активных членов стал о. Макнэбб, который почти не ездил городским транспортом, носил домотканое одеяние и сам склеивал конверты. Одни считали его святым, другие - сумасшедшим.

В своей статье историк и писатель Юлия Леонидовна Латынина показала, что крестьянский рай, где все довольствуются «тремя акрами и коровой», можно создать только при очень крепкой руке. Надеюсь, что такие попытки перечеркнуты опытом нашего столетия. Сам Честертон мгновенно задохнулся бы даже в авторитарном государстве, да и других бы очень жалел. Но именно в 30-х борьба его любви к свободе и мечтаний о порядке особенно мучительна.

В 1929 году он поехал в Италию и написал книгу «Воскресший Рим». Читать ее нелегко, хотя он постоянно повторяет, что фашизм ему не нравится. «Честное слово, - пишет он, - я не пытаюсь доказать, что черное - бело. Хочу я, чтобы в мире был белый флаг свободы, за которым я мог бы идти, не глядя на красный флаг коммунизма или черный флаг фашизма. Всеми инстинктами, всей традицией я предпочел бы английскую вольность латинской дисциплине». Однако «в Англии так плохо, так все развалилось, что поневоле потянешься к системе, которая работает». Слава богу, здесь он оказался плохим пророком.

Гораздо более пристойная, даже не авторитарная Польша, где он был в 1927 году, его очаровала. Ему хотелось видеть «добрый порядок» в католических странах, и он так умилился, что в замечательном эссе «О Польше» воспел человека, встретившего его романтической речью, тогда как все знали, что это - никакой не «воин», а бездельник с гонором.

Конечно, и в Италии, и в Польше, и в той ее части, которая стала Литвой, он видел и прекрасные вещи - службу Пия XI и его самого (они беседовали), Ченстоховскую икону, улочку в Вильнюсе. Принимали его в этих странах просто как короля. В Италии, когда у него сорвался голос, большая толпа аплодировала до конца его неслышной речи. В Ватикане ему дали высокий папский орден, а он вспоминал, что такое крохотное и яркое государство предчувствовал в своем первом романе. Дома, в Англии, все было гораздо суше, высоколобым он казался нелепым, «шарманочный люд» его не знал. Может быть, они его приняли, а то и полюбили, когда он стал говорить по радио. Людей поразила его манера, совсем простая, почти детская. Как ни странно, он, начисто лишенный самолюбия, очень волновался. На радио с ним ходила Франсис и сидела рядом.

Кончился 1935 год, а 1936-й начался смертью короля Георга V. 15 марта, выступая сам по Би-би-си, Честертон говорил о себе (точнее - о «нас») в прошедшем времени. В мае он с Франсис и своей секретаршей Дороти Коллинз собрался в Лурд и в Лизье. При всем своем поклонении Католической Церкви и «обычным людям» он немного опасался таких популярных мест - все-таки истинный христианин чувствителен к профанации христианства. Однако Лурд, которого он боялся намного больше, глубоко тронул его. Пещеру, в которой Дева Мария являлась Бернадетте, он назвал «серым лесом костылей и протезов, помещенных там бывшими калеками, которым доступно только честное дерево».

Сам он в эти дни был почти калекой, даже не мог выстоять мессу. Приехав домой, он все время засыпал у стола. Врач определил болезнь сердца (сердечную недостаточность), его уложили и, как за двадцать с небольшим лет до этого, он буквально отключился. Шли дни; однажды он открыл глаза и сказал: «Теперь все ясно. Свет борется с тьмой, и каждый должен выбрать, где он».

Пришел местный священник и соборовал его. Приехал старый школьный друг Бентли. Отец Винсент Макнэбб, стоя у постели, спел Salve Regina, как поют над умирающими доминиканцами, хотя Честертон не принадлежал к ордену проповедников; потом он взял со столика вечное перо и его поцеловал. Тем временем больной не мучился и не боялся, может быть - спал, может быть - нет.Пришел местный священник и соборовал его. Приехал старый школьный друг Бентли. Отец Винсент Макнэбб, стоя у постели, спел Salve Regina, как поют над умирающими доминиканцами, хотя Честертон не принадлежал к ордену проповедников; потом он взял со столика вечное перо и его поцеловал. Тем временем больной не мучился и не боялся, может быть - спал, может быть - нет.

13 июня Франсис от него не отходила. Он открыл глаза и сказал ей: «Здравствуй, душенька». Потом увидел Дороти и прибавил: «Здравствуй, милочка». Больше он в сознание не приходил и умер во сне наутро, в воскресенье.

Вокруг поднялось бог знает что. На похороны приехало очень много народу. Гроб перечеркивал крест из темно-красных роз, от Франсис; заупокойную мессу служили несколько священников, отпущение дал епископ Вестминстерский. Потом Беллок куда-то делся, и оказалось, что он плачет над кружкой пива. Морис Бэринг, очень больной, прислал письмо: «О, Франсис, как будто рухнула башня, сломался наш костыль!»

27 июня снова была заупокойная месса, уже в Вестминстерском соборе. Франсис и кардинал Хинсли получили телеграммы от кардинала Пачелли, будущего Пия XII. Он выражал соболезнование им и Англии от имени Пия XI, который назвал Честертона «защитником веры».

Когда-то так называли короля.

Биография

(1874-1936), английский писатель. Родился 29 мая 1874 в Лондоне. Закончив в 1891 Сент-Полз-cкул, учился живописи в художественном училище Слейда при Университетском колледже. В 1890 выпустил первую книгу стихов Дикий рыцарь (The Wild Knight). В 1901 женился на Фрэнсис Блогг, тогда же приобрел скандальную славу ярого противника англо-бурской войны. Работы Честертона по большей части полемичны и неизменно выдерживают дидактическую направленность. Он принадлежал к Англиканской церкви, в 1922 перешел в католичество и посвятил себя пропаганде христианских ценностей. "Основную идею" своей жизни он определял как пробуждение способности изумляться, видеть мир словно в первый раз. В основе его художественной "аргументации" лежали эксцентрика, упор на необычное и фантастическое. Парадоксы Честертона являли собой поверку здравым смыслом расхожих мнений.

Писатель необыкновенно злободневный, газетчик в лучшем смысле этого слова, он предстал глубоким и оригинальным мыслителем в историко-литературных и богословских работах. Подлинными шедеврами стали его литературоведческие работы Роберт Браунинг (Robert Browning, 1903), Чарлз Диккенс (Charles Dickens, 1906), Джордж Бернард Шоу (George Bernard Shaw, 1909), Роберт Луис Стивенсон (Robert Louis Stevenson, 1927) и Чосер (Chaucer, 1932). Теологи отдают должное его проницательности в портретах-житиях Св. Франциск Ассизский (St. Francis of Assisi, 1923) и Св. Фома Аквинский (St. Thomas Aquinas, 1933). Экскурсы Честертона в социологию, представленные в книгах Что стряслось с миром? (What"s Wrong with the World, 1910) и Контуры здравого смысла (The Outline of Sanity, 1926), сделали его, наряду с Х.Беллоком, ведущим пропагандистом идеи экономической и политической децентрализации в духе фабианских принципов. Начиная с 1918 он издавал журнал "Джи-Кейз Уикли" ("G.K."s Weekly").

Полемика пронизывает и художественную прозу Честертона, его работы Наполеон Ноттингхилльский (The Napoleon of Notting Hill, 1904) и Человек, который был Четвергом (The Man Who Was Thursday, 1908), по сути столь же серьезны, как и откровенно апологетические работы Ортодоксия (Ortodoxy, 1908) и Вот это (The Thing, 1929). Наиболее известны его детективные рассказы о патере Брауне, простом священнике, который творит чудеса в розыске преступников, читая в умах и душах окружающих. Честертон много путешествовал и выступал с лекциями в Европе, Америке и Палестине. Благодаря выступлениям на радио его голос стал известен еще более широкой аудитории, но сам он последние двадцать лет жизни провел главным образом в Биконсфилде (графство Бакингемшир), где и умер 14 июня 1936.

ЛИТЕРАТУРА

Кашкин И.А. Г.К.Честертон. - В кн.: Кашкин И.А. Для читателя-современника. М., 1968 Честертон Г.К. Чарльз Диккенс. М., 1982 Честертон Г.К. Писатель в газете: Художественная публицистика. М., 1984 Честертон Г.К. Избранные произведения, тт. 1-3. М., 1990 Честертон Г.К. Вечный человек. М., 1991 Честертон Г.К. Избранное. М., 1996

Биография

Плодовитый английский критик, автор стихов, эссе, романов и рассказов. Вместе с Бернардом Шоу, Хилари Беллок и Гербертом Уэллсом Честертон был величайшим писателем эдвардианского* времени. Между 1900 и 1936 он опубликовал около сотни книг. Честертон также прославился серией рассказов о священнике-детективе отце Брауне, который фигурирует в пятидесяти рассказах.

Гилберт Кит Честертон родился в Лондоне, в семье среднего достатка. Эдвард, его отец, которого Честертон описал как «безмятежного шутника со множеством увлечений», был членом хорошо известного Честертоновского общества аукционистов и агентов по продаже недвижимости. Мария-Луиза, его мать, была франко-шотландского происхождения. Честертон выучился читать, когда ему пошел девятый год, но впоследствии он мог цитировать целые отрывки из книг по памяти. Один из его учителей сказал: “Если бы открыть вашу голову, мы нашли бы не мозг, а лишь комок белого жира”. Честертон учился в Юниверсити-колледже и Школе искусств в Слейде (1893-96). В шестнадцать он создал журнал под называнием “Дибейтор”.

В 1893 Честертон испытал кризис скептицизма и депрессии. В это время он экспериментировал со спиритическими сеансами и интересовался колдовоством. В 1895 году Честертон покинул Юниверсити-колледж не получив степени и работал у лондонского издалея Редвея и Т.Фишера Анвина (1896-1902). Многие из его ранних произведений впервые вышли в таких изданиях, как “Спикер”, “Дейли Ньюз”, “Иллюстрейтед Лондон Ньюз”, “Очевидец”, “Новый очевидец», и в его собственном “Г.К. Уикли” (“Еженедельник Г.К.”). Честертон вернулся к христианству, вывело его из кризиса и ухаживание за его будущей супругой Франсис Блогг, на которой он женился в 1901 году.

Первый сборник стихов Честертона “Старцы за игрой» (Greybeards аt Play) вышел в 1900 году. “Роберт Браунинг” (1903) и “Чарльз Диккенс” (1906) представляли собой литературные биографии. “Наполеон Ноттингхильский” был первым романом Честертона. В “Человеке, который был Четвергом” (1908) писатель изобразил декаданс конца девятнадцатого века. Главный герой, Сайм - поэт, перешедший на службу в Скотланд-Ярд – разоблачает обширный заговор против цивилизации. Члены секретной организации анархистов именуют себя по названию дней недели. Воскресенье – наиболее загадочный персонаж, который говорит: “С начала времен меня травили, как волка, правители и мудрецы, поэты и законники, все церкви, все философы. Но никто не поймал меня, и небеса упадут прежде, чем паду я.” (перевод Н. Л. Трауберг). Воскресенье, глава Центрального совета анархистов, дает простой совет о маскировке: “Вам нужна надежная маска? – спросил он. – Вам нужен наряд, заверяющий в благонадежности? Костюм, под которым не станут искать бомбы?” Я кивнул. Тогда он зарычал как лев, даже стены затряслись: “Да нарядитесь анархистом, болван! Тогда никто и думать не будет, что вы опасны”. Вероятно, Честертон подразумевал “Кровавое воскресенье” 13 ноября 1887 г. в Лондоне, когда полицейские разогнали демонстрацию, убив несколько человек, или “Кровавое воскресенье” 22 января 1905 года, когда священник и двойной агент Гапон привел толпу людей к Зимнему дворцу. Сесиль Честертон и Ральф Нейл переработали роман для сцены в 1926 году.

В 1909 году Честертон переехал вместе с женой в Бэконсфильд, деревню в 25 милях к западу от Лондона, и продолжал энергично писать, выступать с лекциями и путешествовать. Между 1913 и 1914 он регулярно писал в “Дейли Геральд”. В 1914 году он претерпел физическое и нервное истощение. После Первой мировой Честертон становится лидером движения дистрибутистов, а затем – президентом лиги дистрибутистов, распространяя идею о том, что частная собственность должна быть поделена на минимально возможные формы, а затем распределена в обществе. В своих работах Честертон выражал также недоверие мировому правительству и эволюционному развитию. Во время англо-бурской войны он поддерживал буров. Его лекции по радио были очень популярны, включая серию дебатов с Джорджем Бернардом Шоу. Его младший брат Сесил умер в 1918, и Честертон редактировал его “Новый очевидец” и собственный еженедельник “Г.К. Уикли”.

В 1922 году Честертон перешел из англиканской веры в католичество и впоследствии написал несколько работ теологического содержания, включая жизнеописания Франциска Ассизского и Фомы Аквинского. “Бытие – все еще неизвестная для меня вещь, и, как незнакомца, я рад его приветствовать”, писал он в “Автобиографии” (1936). Честертон получил почетные степени в Эдинбургском, Дублинском и Нотр-Дамском университетах. В 1934 году он стал кавалером ордена Святого Георгия II степени. Писатель скончался 14 июня 1936 года в своем доме в Бэконсфильде. Его гроб был слишком велик, чтобы быть спущенным по лестнице, и его пришлось опустить на землю из окна. Дороти Коллинз, секретарша Честертона, работала с его литературным наследием до своей смерти в 1988 году.

В 2003 году под названием «Человек с золотым ключом» была опубликована автобиография Гилберта Честертона. В этой книге он, общепризнанный автор полемики, говорит о себе и своих убеждениях. Но что бы ни славил в прошлом Честертон, о чем бы ни писал или ни высмеивал - он страдает о настоящем. Как бы мы ни относились к его выводам и советам, важно одно - сложно не полюбить того, кто искренне любил людей, переживал за них и очень хотел им помочь.

Краткая биография

Английский писатель Честертон Гилберт Кит родился в 1874 году в Лондоне. Его отец был агентом по торговле недвижимостью. В семье было трое детей, но сестра Гилберта умерла, когда ему было два года. Через три года родился брат Сесил. Отец писал акварели, гравировал, сочинял для своих детей книги и сам переплетал их.

В 1881 году Гилберт Кит Честертон пошел в подготовительную школу, а в 1887 поступил в школу Сент-Полз. От других она отличалась тем, что находилась в центре Лондона, и ученики жили дома. Продолжить образование в университете Честертон упорно не желал, чтобы он как-то учился, нашли компромисс - он ходил только на лекции английской литературы в Лондонский университет. Тем не менее, Гилберт постоянно посещал занятия в училище живописи. Он хотел стать художником, но вскоре оставил живопись. Его увлекла литература.

Писателем Гилберт Кит Честертон стал не случайно, поскольку писал с ранних лет. Карьеру на этом поприще он начал в двадцатилетнем возрасте в издательстве «Букмэн» рецензентом, потом перешел в издательство «Т. Фишер Анвин». Заметки Гилберта о книгах были настолько блестящими, что его заметили в литературных кругах.

Честертону помогли опубликовать первые эссе и стихи. Им заинтересовались Киплинг и Шоу, как только имя его появилось в печати. За год Честертон стал известен, а через пять лет стал одним из лучших авторов Англии. Как писатель Гилберт был очень плодовит. Его перу принадлежит более ста томов сочинений.

Эссе и заметки Честертона сосчитать невозможно, только в «Иллюстрейтед Лондон Ньюс» их вышло около 1600, а публиковался он не только там. Прославился Честертон во всех жанрах. Гилберт Честертон написал семь сборников стихов, десять биографий, шесть романов и одиннадцать сборников рассказов.

Умер Честертон от болезни сердца в 1936 году.

Что характерно для его произведений?

Высказываемые Честертоном мысли часто имели парадоксальную и эксцентричную форму. В основе творчества автора лежит оптимистическое представление о жизни, опирающееся на глубокую веру в Бога и здравый смысл. Парадокс Честертона как писателя состоит не в усложнении действительности, а ее упрощении.

Большинство его биографических произведений написаны не как писателем-исследователем личности и творчества авторов, а как Честертоном-читателем. Биография как бы отдаляется на второй план, а творчество этих авторов является для Честертона поводом для рассуждений на темы политики, искусства, религии.

Именно это сочетание публицистического и лирического начал формирует характерный художественный стиль биографий Честертона. Что делает их привлекательными для читателей, поскольку воссозданный автором облик выглядит точным и убедительным. Не случайно написанный Честертоном «Чарльз Диккенс» признан одним из лучших произведений о великом романисте.

Как правило, в творчестве многих писателей в связи с какими-либо событиями в их жизни наступает переломный момент. Чего не скажешь о Честертоне. Добродушный, талантливый человек, он отличался какой-то «детскостью». Гилберт Честертон смотрел на мир, как на чудо, - восхищенно и изумленно. И отношение окружающих к нему было таким же.

Читая его автобиографию, создается впечатление, что вся его жизнь, как и детство, были безоблачными. Но все-таки есть два запоминающихся события, которые каким-то образом повлияли на его творчество.

Первое, весьма важное для писателя, - это его женитьба на Фрэнсис Блогг в 1901 году. Честертон долгое время ухаживал за девушкой, но день свадьбы не назначали. Связано это, вероятно, с нежеланием матери Гилберта видеть Фрэнсис своей невесткой. Долгожданный, счастливый для молодых день настал, и после этого Честертон от статей и эссе в газетах обратился к более серьезным произведениям. Он стал писать художественную прозу - рассказы и романы.

Второе событие, которое повлияло на его творчество, было далеко не радостным. В 1914 году писатель Честертон Гилберт перенес тяжелую болезнь, в течение нескольких месяцев писатель находился в бессознательном состоянии. После этого мировоззрение Честертона изменилось, что заметно по его произведениям. Для сочинений этого времени характерна теологическая тематика. Идеи Честертона приобрели глубину и яркость.

Творчество Честертона

Литературную карьеру Гилберт Честертон начал с поэзии. Но первый сборник стихов «Играющие старики» не принес успеха. Второй сборник «Дикий рыцарь», хоть и был отмечен Киплингом, также прошел незамеченным. Намного удачнее сложилась судьба сборников эссе.

Первая книга «Защитник» была составлена из эссе, публиковавшихся в «Спикере» и «Дэйли Ньюс». Обе газеты завалили письмами читатели, и статьи пришлось издать отдельным изданием. Когда был опубликован второй сборник, к славе писателя Честертона уже привыкли.

Наибольшей популярностью пользовались вышедшие в печать в 1905 году «Еретики», изданный в 1908 году сборник «При всем при том» и опубликованные в начале 1912 года эссе «Двенадцать типов».

Кроме биографий, напечатанных отдельными книгами, Гилберт Честертон написал десятки биографических эссе. В первый сборник «Двенадцать портретов» вошли эссе о поэтах, художниках, исторических деятелях, прозаиках. Биографические книги Честертона: «Роберт Браунинг», напечатанный в 1903 году, «Чарлз Диккенс», публиковавшийся отдельными эссе с 1906 по 1909 годы, а затем изданный одним сборником. Его перу принадлежат замечательные сочинения о Б. Шоу и У. Блейке, о Р. Стивенсоне, произведения которого Честертон много раз перечитывал.

Исторические труды Честертона включают два произведения - «Краткая история Англии» и «Преступления Англии», стихотворную поэму «Баллада о белом коне» и около двадцати эссе. Здесь он так же, как в биографиях, был истинным романтиком. Еще в школе писатель удивлял всех зрелостью исторических характеристик. В этих произведениях он сумел уловить суть исторических событий и передать их со свойственным ему здравым чутьем, которым отличался Гилберт Честертон.

Книги на религиозные темы, принадлежащие перу этого великого человека, поднимают вопросы и проблемы, понятные широкому кругу читателей. Они привлекли внимание духовных лиц. В 1908 году были опубликованы очерки «Ортодоксия». Трактат «Святой Франциск Ассизский», вышедший в 1923 году, высоко оценил Папа Римский. В 1925 году Честертон пишет на богословскую тему трактат «Вечный человек». Г. Грин, английский писатель, назвал это произведение «одной из величайших книг столетия».

Честертону принадлежат романы:

• «Наполеон из Ноттинг-хилла», опубликованный в 1904 году.
• «Человек, который был Четвергом», вышедший в печать в 1908 году.
• «Шар и крест», напечатанный в 1910.
• «Жив человек», вышедший в 1912 году.
• «Перелётный кабак», опубликованный в 1914.
• опубликованный в 1927 году «Возвращение Дон Кихота» и др.

Детективы Честертона

Но самыми популярными произведениями Честертона стали рассказы о католическом священнике, который искуснее Шерлока Холмса распутывал преступления:

• Первая книга «Неведение отца Брауна» вышла в свет в 1911 году.
• В 1914 вышла вторая книга «Мудрость отца Брауна».
• «Недоверчивость отца Брауна» вышла в печать в 1926 году.
• «Тайна отца Брауна» опубликована в 1927 году.
• Заключительная книга «Скандальное происшествие с отцом Брауном» издана в 1935 году.

Сюжетная линия его произведений оригинальна и неповторима. Написаны они непринужденным и легким стилем. Кроме того, подкупают тем, что главное действующее лицо цикла - католический священник, главным оружием которого является логика. Талантливый и одновременно скромный отец Браун распутывает

Вклад Честертона в детективный жанр был высоко оценён и критиками, и читателями. Повествования об отце Брауне вполне заслуженно признаны классикой этого жанра. Занимательный сюжет рассказов о католическом священнике превосходно дополняют афористичность стиля, юмор и глубокое знание человеческой натуры. Честертон стал первым председателем «Клуба детективных писателей», затем на этом посту писателя сменила А. Кристи.

Гилберт Кийт Честертон (1874—1936) — английский христианский мыслитель, журналист и писатель конца XIX — начала XX веков.

Родился 29 мая 1874 г. в лондонском районе Кенсингтон. Получил начальное образование в школе Св. Павла. Затем учился изобразительному искусству в художественной школе Слейда, чтобы стать иллюстратором, также посещал литературные курсы в Университетском колледже Лондона, но не закончил обучение. В 1896 году Честертон начинает работать в Лондонском издательстве Redway и T. Fisher Unwin, где остаётся до 1902 года. В этот период он также выполняет свою первую журналистскую работу в качестве фрилансера и литературного критика.

В 1901 Честертон женится на Фрэнсис Блогг, с ней он проживёт всю свою жизнь. В 1902 ему доверили вести еженедельную колонку в газете Daily News, затем в 1905 Честертон начал вести колонку в The Illustrated London News, которую вёл на протяжении 30 лет.

По словам Честертона, будучи молодым человеком, он увлёкся оккультизмом и вместе со своим братом Сесилом, экспериментировал с доской для спиритических сеансов. Однако, уже будучи взрослым, в результате духовных исканий принял католичество.

Честертон рано проявил большой интерес и талант к искусству. Он планировал стать артистом, и его писательское видение показывает умение преобразовывать абстрактные идеи в конкретные и запоминающиеся образы. Даже в его беллетристике осторожно скрыты притчи.

Честертон любил дебаты, поэтому часто проходили дружеские публичные споры с Бернардом Шоу, Гербертом Уэллсом, Бертраном Расселом, Кларенсом Дарроу.

Писатель скончался 14 июня 1936 г. в Биконсфилд (графство Бакингемшир). Проповедь на панихиде Честертона в Вестминстерском соборе прочитал Рональд Нокс. Честертон похоронен на католическом кладбище в Биконсфилд.

Всего Честертон написал около 80 книг. Его перу принадлежат несколько сотен стихотворений, 200 рассказов, 4000 эссе, ряд пьес, романы «Человек, который был Четвергом», «Шар и Крест», «Перелётный кабак» и другие. Широко известен благодаря циклам детективных новелл с главными персонажами священником Брауном и Хорном Фишером, а также религиозно-философских трактатов, посвящённых апологии христианства.

Писатель или журналист? Святой или антисемит? Автор детективов или философ? Один из самых популярных английских писателей - живое воплощение столь любимых им парадоксов. В новом выпуске о британской литературе рассказывает о жизни и творчестве Гилберта Честертона

Гилберт Кит Честертон — явление, с трудом укладывающееся в привычные определения. Его детективы часто представляют собой замаскированные нравственные притчи; биографии других писателей содержат наблюдения о жизни самого автора; трактаты, призванные апеллировать к логике и здравому смыслу, субъективны и предвзяты. Сам Честертон, будучи одним из самых популярных авторов Британии, не считал себя писа-телем — «Я никогда не относился всерьез к моим романам и рассказам и не счи-таю себя, в сущности, писате-лем» Из «Автобиографии» (перевод Натальи Трауберг). — и предпочитал слово «журналист». Тем не менее Честертон оказал значительное влияние на К. С. Льюиса и Махатму Ганди, Маршалла Маклюэна и Хорхе Луиса Борхеса, Нила Геймана и папу Франциска. Кем же был этот человек и как читать его тексты?

Биография

Аттилио Баккани. Портрет Гилберта Кита Честертона в детстве The British Library

Члены «Клуба начинающих спорщиков». Г. К. Честертон в центре снимка. 1890 или 1891 год Честертон. ру

Гилберт Кит Честертон родился в 1874 году в семье представителей лондон-ского среднего класса. Его отец с братьями управляли большой компанией, торговавшей недвижимостью Сегодня компания Chestertons, основанная прадедом писателя, входит в число круп-нейших мировых агентств недвижимости. . Гилберт учился в школе Св. Павла — одной из старейших лондонских частных школ — и в 1890 году основал «Клуб начинающих спор-щиков». Спорщики выпускали самодельный журнал The Debater, в котором были опубликованы первые сочинения Честертона. Атмосферу тех лет лучше всего передает шуточный роман «Наши перспек-тивы» (1894), написанный членами клуба: в нем Честертон и его друзья бьются на дуэли, высаживаются на необитаемом острове, громят полицейский участок в Петербурге, странствуют по Сибири и Гималаям, сражаются с бедуинами.

Окончив школу, Гилберт решает стать художником и год изучает искусство в школе Слейд при лондонском Университетском колледже. Следующий год он проведет там же, занимаясь английской и французской литературой. Бросив колледж в 1895-м, Честертон начинает писать для различных изданий и вскоре становится известен как критик и эссеист. Летом 1901 года он женится на Фрэн--сис Блогг, и тогда же выходят первые сборники его газетных эссе. С 1905-го и до самой смерти в 1936 году Честертон пишет по колонке в неделю для газеты The Illustrated London News: 7 тысяч газетных эссе занимают 10 томов из 37-томного собрания сочинений.

Гилберт Кит Честертон со своей невестой Фрэнсис Блогг. Около 1900 года Club Chesterton de Granada

Рисунок Честертона «Понятное раздражение Уильяма Шекспира (погруженного в сочинение „Макбета“) в ответ на просьбу журналиста из Биконсфилда дать ссылку на номер строки в одном из его сонетов» Chesterton and Friends

Нравы английских литераторов того времени хорошо иллюстрирует следую-щий эпизод. В 1914 году Джеймс Мэтью Барри, автор « », в числе прочего увлекавшийся экспериментами на стыке кино, театра и жизни, пригласил Честертона, Бернарда Шоу, театрального критика Уильяма Арчера и филантропа лорда Ховарда де Уолдена сняться в фильме про ковбоев. Он нарядил всех в соответствующие костюмы, вывез на натуру в Эссекс и там целый день заставлял гоняться за дикими пони и карабкаться по скалам, изображая ковбоев. Другой частью замысла был своего рода перформанс. Барри устроил ужин в лондонском «Савое» и пригласил туда весь высший свет — от литераторов до премьер-министра и министра юстиции. Приглашен-ные (за исключением участников съемок) не знали, что их снимают нанятые Барри операторы. Атмосфера была непринужденная, высокопоставленные гости вели себя расслабленно: Честертон вспоминал, что « кое-кто швырялся хлеб-цами, забыв о государственных заботах». После ужина все перешли в зал, где собравшихся развлекали скетчами актеры. Затем слово взял Шоу. Он объявил присутствующим, что «шотландец не станет просто так угощать кого попало бесплатным ужином» и что все они участвуют в некоем невиданном начи-нании. Выхватив бутафорский меч, писатель бросился за сцену, призвав следовать за ним. Честертон, Арчер и лорд Уолден, также вооруженные мечами, последовали его примеру и скрылись от публики. По замыслу Барри, сцена в «Савое» символизировала уход участников «проекта» из реального мира в мир кино. Однако гости ничего не поняли, а премьер-министр написал Барри письмо с запретом демонстрировать запись. Фильм про ковбоев публично показывали один или два раза, а в 1940-х годах его следы теряются. Зато сохранилась фотография, сделанная во время съемок.

Слева направо: лорд Ховард де Уолден, Уильям Арчер, Джеймс Мэтью Барри, Гилберт Кит Честертон, Бернард Шоу. 1914 год The British Library

Рисунок Честертона с лозунгом дистрибутизма «Три акра и корова» The Society of Gilbert Keith Chesterton

А в 1917 году в одном из лондонских литературных салонов Честертон встретился с неким «русским в военной форме», чей проект передачи власти поэтам потряс его своим масштабом и поэтической смелостью. «Говорил он по-французски, совершенно не умолкая, и мы притихли, — вспоминает Честер-тон в автобиографии, — а то, что он говорил, довольно характерно для его народа. Многие пытались определить это, но проще всего сказать, что у рус-ских есть все дарования, кроме здравого смысла. Он был аристократ, помещик, офицер царской гвардии, полностью преданный старому режиму. Но что-то роднило его с любым большевиком, мало того — с каждым встречавшимся мне русским» Продолжение приведенной цитаты выглядит так: «Скажу одно: когда он вышел в дверь, казалось, что точно так же он мог выйти в окно. Коммунистом он не был, утопистом — был, и утопия его была намного безумней коммунизма. Он предложил, чтобы миром правили поэты. Как он важно пояснил нам, он и сам был поэт. А кроме того, он был так учтив и великодушен, что предложил мне, тоже поэту, стать полноправным правителем Англии. Италию он отвел д’Аннунцио, Фран-цию — Анатолю Франсу. Я заметил, на таком французском, какой мог противопоставить потоку его слов, что правителю нужна какая-то общая идея, идеи же Франса и д’Аннунцио скорее — к несчастью патриотов — прямо противоположны». Перевод Натальи Трауберг. . Этим русским в военной форме был поэт , который в свою очередь писал о Честертоне в июне 1917 года в письме Анне Ахматовой: «Его здесь очень любят или очень ненавидят — но все считаются. Он пишет также и стихи, совсем хорошие» М. Баскер, Ю. Зобнин, Т. Вахтинова, А. Михайлов, Е. Степанов. Комментарии. Н. С. Гумилев. Полное собрание сочинений. Т. 8. Письма. М., 2007. .

К концу 1910-х Честертон уже входит в число известнейших литераторов Британии, к концу 1920-х его хорошо знают за границей. Он ездит с публич-ными выступлениями по Европе, во время путешествия в США в 1930-1931 годах выступает с многочисленными лекциями, на которые стекается масса слушателей. «В Америке я прочитал не меньше 90 лекций людям, не сделав-шим мне ничего плохого», — напишет он потом в «Автобиографии».

Уже в 1900-е Честертон становится борцом с безверием и защитником христианства. В 1908 году выходит его сборник «Ортодоксия», и он все чаще выступает с христианских позиций. Но особенно отчетливым апологетический пафос Честертона становится после принятия католичества в 1922 году До этого Честертон принадлежал к англокатоликам, ветви англиканства, наиболее близкой к католичеству. : в 1920-е годы выходит его книга о Франциске Ассизском (1923) и «Вечный человек» (1925) — очерк истории человечества с христианской точки зрения. В 1933-м — биография Фомы Аквинского. Выражая соболезнования по случаю смерти Честертона в 1936 году, папа Пий XI назвал его защитником католиче-ской веры.

Спорщик и мастер парадокса

Карикатура Джеймса Монтгомери Флэгга «Г. К. Честертон всегда говорит неправильные вещи в правильном месте». 1914 год The Library of Congress

Статья о диспуте Честертона и Бернарда Шоу на тему «Есть ли у животных душа?» в Manchester Guardian от 15 апреля 1925 года Guardian News & Media Limited or its affiliated companies

Бернард Шоу, Хилэр Беллок и Гилберт Кит Честертон на публичном диспуте. 1927 год Wikimedia Commons

Честертон был яростным и виртуозным спорщиком. Это был его любимый способ рассуждения: он постоянно участвовал в публичных диспутах, неве-роятно распространенных в Британии, спорил в газетных колонках и даже превратил в полемику с воображаемыми оппонентами собственную биогра-фию. В семье Честертон рассказывали историю, как Гилберт и его младший брат Сесил как-то спорили 18 часов без перерыва. Потом был «Клуб начинающих спорщиков». Честертон спорил всю жизнь — с самыми разными людьми и на самые разные темы. С философом Бертраном Расселом — о вос-питании детей, с писателем Гербертом Уэллсом — о евгенике Евгеника — учение о наследственном здо-ровье человека и путях его улучшения, о методах влияния на наследственные качества будущих поколений с целью их совершенствования. , с американ-ским юристом Клэренсом Дэрроу — о религии. Но его самым известным оппонентом, диспуты с которым даже издавались отдельными книгами , был Бернард Шоу.

Самый характерный прием Честертона, отличающий все его тексты — от игри-вых эссе и детективных рассказов до трактатов в защиту христианской веры, — парадокс. В этом смысле он преемник традиции, к которой принадлежали и , но если для первого важен слом логики как таковой, а для второго — доведенное до совершенства острословие, честерто-новский парадокс — инструмент возвращения к здравому смыслу. Честертон превозносит чудаков и чудачества вовсе не из стремления к экстравагантности: он видит, что современный мир перевернулся вверх ногами и сохранить в нем равновесие можно, лишь встав на голову.

Болтливость Честертона, его неуемную любовь к парадоксам, стремление кстати и некстати затевать спор много и жестоко ругали. Поэт Томас Элиот, непримиримый противник Честертона, оценивший его только к концу жизни, писал: его ум «роится идеями, но не мыслит», стиль «раздражающ до невыно-симости», а готовность спорить со всеми и обо всем производит впечатление, что «убеждения читателя всегда прямо противоположны тому, что мистер Честертон почитает истиной».

Сборники статей Честертона против евгеники или разводов дают представле-ние о том, насколько унылым и предвзятым может выглядеть его полемиче-ский задор, будучи направленным на конкретную социальную язву. Но это скорее исключение. Лучшие образцы честертоновской полемики заворажи-вают, как блестяще выстроенная батальная сцена. Об этом хорошо пишет Льюис в автобиографии «Настигнут радостью»:

«Мне не было нужды соглашаться с Честертоном, чтобы получать от него радость. Его юмор такого рода, который нравится мне больше всего. Это не „остроты“, распределенные по странице, как изюминки по тесту булочки, и уж вовсе не заданный заранее тон небрежного пошучивания, который нет сил переносить; юмор тут неотделим от самой сути спора, диалектика спора им „зацветает“, как сказал бы Аристотель. Шпага играет в лучах солнца не оттого, что фехтовальщик об этом заботится, просто бой идет не на шутку и движения очень проворны» Льюис К. С. Собрание сочинений в 8 томах. Т. 7. М, 2000. .

Честертон-поэт

Честертон начал писать стихи еще в школе Св. Павла и даже получил премию Мильтона за поэму о святом Франциске Ксаверии. Правда, он был так рассеян, что забыл премию на сцене О рассеянности Честертона ходили легенды: он пытался открыть дверь штопором вместо ключа, купить кофе в билетной кассе и би-леты в кафе, а во время одной из поездок якобы прислал жене телеграмму с вопросом: «Нахожусь Маркет Харборо. Где должен быть?» . Технически его стихи так и остались школь-ными: в век, когда английская поэзия в основном ушла от регулярного размера и рифмы в эксперименты со свободным стихом и игру аллюзий, Честертон сочинял очень традиционные по форме поэмы с простыми рифмами.

Полное собрание стихов Честертона составляет два тома по 500 страниц; многое было опубликовано уже после смерти автора. Самые значительные из его поэм — «Баллада о белом коне» и «Лепанто». Первая посвящена битве Альфреда Великого, первого англосаксонского короля Британии с язычниками-данами, вторая — битве дона Хуана Австрийского с турками. Оба события Честертон рассматривает как аллегорию противостояния цивилизации и варварства, веры и неверия, жизни и смерти. Образ белого коня, древнего рисунка на меловых холмах Оксфордшира, Честертон превращает в символ европейской христианской традиции: этот силуэт сохранился до наших дней, потому что поколение за поколением расчищали его очертания, не давая зарасти дерном, — так наши представления о добре и зле, долге, святыне, верности и праведности что-то значат лишь постольку, поскольку поколение за поколением ведет работу по их расчистке, защите от стремящихся забить их «новых веяний».

Одно из самых пронзительных стихотворений Честертона вложено в уста главного героя романа «Перелетный кабак» капитана Дэлроя. Оно посвящено важному для Честертона образу возвращения домой как метафоре прихода в себя заблудившегося и сошедшего с ума мирозда-ния, че-ловеческого общества и отдельного человекаЧестертон обыгрывает действительно существующую в английском парламенте традицию, согласно которой в конце заседания служители спрашивают собрав-шихся: «Кто идет домой?» У Честертона эта вполне банальная публицистическая шпилька в адрес политиков («Почему же их сейчас не бьют?» — спрашивает один из героев «Перелетного кабака», и другой ему отвечает: «Это великая тайна») при помощи поэтической гиперболы превраща-ется в пронзительное философское и бого-словское обобщение. :

В городе, огороженном непроходимой тьмой,
Спрашивают в парламенте, кто собрался домой.
Никто не отвечает, дом не по пути,
Да все перемерли, и домой некому идти.

Но люди еще проснутся, они искупят вину,
Ибо жалеет наш Господь свою больную страну.
Умерший и воскресший, хочешь домой?
Душу свою вознесший, хочешь домой?

Ноги изранишь, силы истратишь, сердце разобьешь,
И тело твое будет в крови, когда до дома дойдешь.
Но голос зовет сквозь годы: «Кто еще хочет свободы?
Кто еще хочет победы? Идите домой!» 

Автор биографий

Первую биографическую книгу о поэте и драматурге Роберте Браунинге Честертон написал в 1903 году. Как и другие тексты, она субъективна и полемична. Автор честно признавался, что написанное едва ли можно назвать книгой о Браунинге: «Я написал книгу о свободе, поэзии, любви, моих мнениях о Боге и религии (исключительно незрелых), где время от времени встречалось слово „Браунинг“, которое я вводил вполне искусно, во всяком случае — с пристойной регулярностью. Были там кое-какие факты, почти все — неверные. Но что-то в этой книге есть, скорей — моя юность, чем жизнь Браунинга».

Такая характеристика во многом применима ко всем биографиям, написанным Честертоном. В этой саморецензии есть характерный для автора гротеск: конечно, он не перевирал факты намеренно и не пытался выдать собственные домыслы за биографическое исследование. Но все-таки героями своих книг он выбирал тех, с кем так или иначе чувствовал родство и потому умел сделать их ближе читателю. Биографию Диккенса критик и священник Рональд Нокс называл «честертоновской философией, проиллюстрированной примерами из жизни Диккенса», книга о Фоме Аквинском в огромной степени получилась объяснением в любви к латинскому Средневековью, а о Чосере — к англий-скому XIV столетию.

Сам Честертон честно признавался в ограниченности своих познаний, уточняя, что его книга — для тех, «кто знает о Чосере еще меньше, чем он сам». Действительно, с одной стороны, эти тексты доступно рассказывают об эпохе или конкретном писателе широкому читателю. С другой — такой строгий ценитель, как Томас Элиот, назвал честертоновского «Чарльза Диккенса» лучшим из написанного о Диккенсе, французский философ и богослов Этьен Жильсон, главный знаток Фомы и томизма, также высоко оценил биографию Фомы Аквинского, а строгий критик Гарольд Блум — книгу о Чосере.

Отсутствие дистанции между автором и предметом исследования, которую многие считают столь необходимой, — самая яркая черта исследовательского метода Честертона, одинаково привлекающая одних читателей и отталкиваю-щая других. Лучше всего это сформулировал все тот же Рональд Нокс в сонете, написанном на смерть писателя:

«Со мной он плакал», — Браунинг сказал,
«Со мной смеялся», — Диккенс подхватил,
«Со мною, — Блейк заметил, — он играл»,
«Со мной, — признался Чосер, — пиво пил»,

«Со мной, — воскликнул Коббет, — бунтовал»,
«Со мною, — Стивенсон проговорил, — Он в сердце человеческом читал»,
«Со мною, — молвил Джонсон, — суд вершил».

А он, едва явившийся с земли,
У врат небесных терпеливо ждал,
Как ожидает истина сама,

Пока мудрейших двое не пришли.
«Он бедных возлюбил», — Франциск сказал,
«Он правде послужил», — сказал Фома Перевод Анатолия Якобсона. .

В конце жизни Честертон собирался написать книгу о Шекспире — но так и не успел.

Романист

До 1989 года считалось, что Честертон написал шесть романов. Однако после смерти его секретарши Дороти Коллинз среди бумаг писателя обнаружили седьмой и самый ранний роман, написанный, когда автору было 19 лет. Издатели назвали этот текст «Бэзил Хоу »: он рассказывает историю любви двух молодых людей, и, хотя главный герой сыпет уже вполне узнаваемо честерто-новскими парадоксами, в целом это скорее подражание викторианским романам, чем самостоятельное произведение.

Первый и вполне оригинальный роман Честертона «Наполеон Ноттингхилль-ский» (1904) проникнут характерной для автора любовью к Средним векам и лондонским предместьям. В Англии альтернативной реальности (где королей выбирают жеребьевкой) новоназначенный король-чудак решает вернуть лондонским районам средневековое право самоуправления, и город погружа-ется в междоусобные войны, возрождающие рыцарские добродетели.

В «Человеке, который был Четвергом» (1908) попытка раскрыть заговор терро-ристов-подпольщиков оборачивается прикосновением к тайне мироздания. «Шар и крест» (1909) — повесть о непримиримых противниках, которых неравнодушие к истине среди торжествующего безразличия делает лучшими друзьями, а «Жив-человек» (1912) — история возвращения домой как опасного и авантюрного предприятия. В «Перелетном кабаке» (1914) в Англии объяв-ляют сухой закон, и любители рома ведут народ на штурм парламента, а в «Возвращении Дон Кихота» (1927) постановка любительского спектакля о временах Ричарда Львиное Сердце приводит к смене политического строя, библиотекарь становится королем и, проникшись истинным духом Средне-вековья, решает отдать фабрики рабочим, а шахты шахтерам.

Специфика честертоновского романа виднее всего в романе «Человек, который был Четвергом». Герой, поэт и полицейский, борющийся с анархистами, внедряется в тайную организацию, планирующую покушение на трех мировых лидеров. Постепенно выясняется, что ее члены, называющие себя в целях конспирации по дням недели, в действительности — тайные агенты из отдела по борьбе с анархистами, а предводитель Воскресенье — одновременно поли-цей-ский и анархист — воплощает в себе порядок и хаос, созидание и разруше-ние. Поэтическая гипербола, представляющая кучку заговорщиков таинствен-ным мировым злом, грозящим гибелью самой человеческой цивилизации, а полицию — последней силой, оберегающей мир от краха, позволяет автору одновременно восстать против буржуазного спокойствия (анархисты и полицейские — единственные по-настоящему живые силы мира) и поставить диагноз романтизму разрушения.

В своих странных и нелепых на первый взгляд фантазиях Честертон предвос-хищает таких важных для XX века авторов, как Франц Кафка и Хорхе Луис Борхес (оба высоко ценили «Человека, который был Четвергом»). Но если для них переворачивающийся вверх ногами мир только страшен или абсурден, то Честертон смотрит на этот абсурд с любовью.

Автор детективов

Больше всего Честертон известен своими детективными рассказами, хотя сам никогда не относился к ним всерьез и считал это занятие глубоко вторичным (как это довольно часто бывает в истории литературы). Еще интереснее то, что, хотя многие считают детективные рассказы лучшим из написанного Честерто-ном, а сами эти рассказы давно стали классикой жанра, это не столько детек-тивы, сколько облаченные в детективную форму нравственные притчи.

Впрочем, известность Честертона как детективного автора также довольно своеобразна. Популярные рассказы об отце Брауне — примерно половина текстов, написанных в этом жанре. Другая половина известна куда мень-ше. Кроме сборника «Человек, ко-торый знал слишком много» (1922) Главный герой Хорн Фишер, детектив-любитель, принадлежащий к высшему свету и лучше других знающий его нравы, раскрывает преступления, но не может призвать преступников к ответу. , Честертон написал сборники рассказов «Клуб удивительных промыслов» (1905) и «Поэт и безумцы» (1929). Ранний сборник «Охотничьи рассказы» (1905) и особенно ценившийся Борхесом поздний «Парадоксы мистера Понда» (1936) — это стихия парадокса в чистом виде, детективный сюжет тут либо вторичен, либо попросту отсутствует. Сам Честертон лучшим своим детективным рассказом считал «Пятерку шпаг» (1919), не входящую ни в одну из серий.

Отец Браун, списанный с реального католического священника, друга Честер-тона Джона О’Коннора, раскрывает преступления не потому, что увлекается криминалистикой, а потому что лучше любого детектива знает греховность человеческой природы. Кроме того (и это один из главных тезисов Честерто-на), вера — последнее прибежище разума в современном мире. «Вы нападали на разум, — говорит отец Браун выдающемуся и впоследствии раскаявшемуся преступнику Фламбо в рассказе „Сапфировый крест“. — Это дурное богосло-вие».

Блестящими же именно с детективной точки зрения эти рассказы делает фирменная честертоновская парадоксальность. Сюжет, построенный на пара-доксе, требует куда более логичной и рациональной конструкции, чем обычная история. В рассказе «Лицо на мишени» феноменально меткий стрелок, тонкий и хитрый человек, прячется под личиной нелепого выскочки и знаменитого на всю округу мазилы. В рассказе «Исчезновение мистера Водри» милейший пожилой джентльмен, которого, по-видимому, шантажирует некий мрачный субъект, оказывается исчадием ада, а его жестокое убийство — результатом защиты отчаявшейся жертвы. Именно здесь Честертон открытым текстом проговаривает этот свой принцип: «Художники часто переворачивают рисунки, чтобы проверить их точность. Иногда, если трудно перевернуть сам объект (скажем, гору), они даже становятся на голову».

Лучшие из рассказов Честертона соединяют свойственную только ему пара-доксальность с достойной Эдгара По атмосферой тайны, диккенсовским колоритом («Летучие звезды») и социальной заостренностью («Странные шаги»).

Христианский апологет, антисемит, святой

Многочисленные выступления Честертона в защиту христианства и Католи-ческой церкви сделали его одним из заметнейших христианских апологетов XX века. Его роль в своем обращении к вере отмечали К. С. Льюис и канадский теоретик медиа Маршалл Маклюэн, особую роль он играл для верующей интел-лигенции в СССР в 1960-е и 1970-е годы. Честертона называют одним из любимых авторов папы римского Франциска (по некоторым версиям , в выборе им именно этого имени есть заслуга честертоновской биографии Франциска Ассизского).

В 2013 году католический епископ Нортгемптона Питер Дойл поручил отцу Джону Удрису поиск оснований для причисления Честертона к лику святых. Это исследование, первый этап процесса канонизации, завершилось летом 2018 года, его результаты были переданы в Ватикан. И в связи с этим обострился интерес к проблематичным сторонам наследия Честертона, главной из которых остается обвинение в антисемитизме.

Честертон не считал евреев ниже других из-за их национальности. Но он раз-делял, особенно в молодости, существовавшее в среде английских либералов предубеждение против еврейской плутократии Плутократия (от греч «богатство» и «власть») — режим, при котором поли-тическая власть узурпирована богатым меньшинством. как финансовой силы, вредящей экономике и особенно бедным. В 1912 году Честертон активно выступал на стороне своего брата Сесила в так называемом деле Маркони — коррупционном скандале вокруг финансовых злоупотреблений высокопостав-ленных членов парламента, в котором были замешаны еврейские финансисты. «Еврейской проблемой» Честертон называл то, что евреи — народ, лишенный родины, который повсюду чувствует себя на чужбине: «иностранцы, только такие, которых иностранцами не признают». Отсюда его выступления в защиту еврейского государства В 1919 году он побывал в Палестине по приглашению британской сионистской ассоциации. и против участия высокопоставленных евреев в переговорах о мире с Германией в конце Первой мировой войны. Отсюда же так страшно звучащие в свете позднейших событий предложения обязать евреев носить восточную одежду в книге «Новый Иерусалим» (1920).

С другой стороны, учитывая количество текстов, написанных Честертоном, и его страсть к полемике, трудно найти общность, которая избежала бы критики с его стороны — от мусульман и буддистов до различных христиан-ских конфессий и английских либералов. Кроме того, он много выступал в защиту евреев — защищая своих друзей (евреями были несколько его ближайших друзей) от школьного буллинга, возвышая голос против погромов в России и Польше; он путешествовал в Палестину, а будучи в Польше, посетил синагогу. Наконец, в интервью 1933 года Честертон, признавая наличие «еврейской проблемы», в то же время решительно осуждает «зверства Гитлера» и говорит, что «готов умереть, защищая последнего еврея Европы».

Честертон в России

Спектакль Камерного театра по роману Г. К. Честертона «Человек, который был Четвергом». Режиссер Александр Таиров. 1923 год Московский драматический театр имени А. С. Пушкина

Председатель Честертоновского общества кот Натальи Трауберг Инносент Коттон Грэй. Конец 1970-х годов © Наталья Трауберг / trauberg.com

Обложка сборника статей Г. К. Честертона «Писатель в газете». Москва, 1984 год Издательство «Прогресс»

История Честертона в России — отдельный и важный сюжет. В 1910-20-х годах им зачитывалась прогрессивная молодежь, его эксцентричность и левизна рифмовались с послереволюционной российской действительностью. В 1923 году Александр Таиров поставил на сцене московского Камерного театра переработку «Человека, который был Четвергом», сделанную драматургом Сигизмундом Кржижановским. Спектакль воспевал энергию переустройства мира, анархизм торжествовал, но детали сюжета терялись за массивными конструктивистскими декорациями. Узнав об этом, Честертон был глубоко возмущен.

Но уже к концу 1930-х эксцентрика Честертона стала выглядеть опасной, и в СССР его перестали переводить и издавать. Он вернулся в самом начале 1960-х благодаря Наталье Трауберг, которая переводила его эссе и трактаты для самиздата. «Честертон был для нас противоядием в 1950-е и 1960-е годы, — писала она в „Воспоминаниях об отце Александре Мене “. — Прежде всего, конечно, его апология радости противостояла неизжитому горю. Такое редкое в нашем веке соединение дома и свободы, центростремительного и центро-бежного, эсхатологической легкости и космической обстоятельности учило нас не кинуться ни „влево“ (что было бы вполне естественным), ни „вправо“, за пределы христианства».

Советская действительность была достаточно абсурдной (и ее сравнения с Кафкой стали вполне обычными), чтобы честертоновское стояние на голове во имя здравого смысла снова оказалось самой адекватной формой сохранения себя и противостояния этой действительности. Сегодня трудно представить себе, как читались в те годы строки «жалеет наш Господь свою больную страну» (тут не обошлось без хулиганства: в оригинале в этом месте «For God has pity on this great land»). Постепенно Честертон становился не только и не столько автором, пишущим о проблемах своего времени, сколько симво-лом и паролем читателей самиздата. В мае 1974 года, в столетнюю годовщину Честертона, в одной московской квартире было основано Честер-тоновское общество. Его председателем стал кот Натальи Трауберг по имени Инносент Коттон Грэй (серый кот Кеша), среди первых членов были сама Трауберг, филолог и будущий академик Сергей Аверинцев, поэт , литературовед и переводчик Владимир Муравьев.

В 1970-х годах, когда цензура постепенно ослабевает, в печати начинают выходить отредактированные самиздатские переводы — сначала рассказы и эссе, а потом романы и апологетические трактаты. Первым и, возможно, до сих пор лучшим собранием разных образцов творчества писателя в одном небольшом томе стал сборник «Писатель в газете», вышедший в 1984 году.

С переводами Честертона, в том числе в формате аудиокниг, можно ознакомиться совершенно бесплатно и совершенно легально на сайте благотворительного фонда «Предание».

Изображения: Гилберт Кит Честертон. 1933 год
© Keystone / Hulton Archive / Getty Images

Источники

• Аверинцев С. Честертон, или Неожиданность здравомыслия.

  Г. К. Честертон. Писатель в газете: художественная публицистика. М., 1984.

• Честертон Г. К. Автобиография.
• Неожиданный Честертон: Рассказы. Эссе. Сказки. Сост. Наталья Трауберг.
• Ahlquist D. G. K. Chesterton: Apostle of Common Sense.

  San Francisco, 2003.

• Chesterton G. K. Basil Howe: A Story of Young Love.
• Conlon Denis J. G. K. Chesterton: A Reappraisal.
• Ker I. G. K. Chesterton: A Biography.
• Ward M. Gilbert Keith Chesterton.